Федор Толстой - Записки графа Федора Петровича Толстого

Порядочно долго пришлось нам ждать начатия торжества, и во все это время беспрерывно стекалось множество народу к Дворцовой площади, так что стала покрываться почти и вся Адмиралтейская площадь. Все окна, балконы и даже крыши домов, окружающих Дворцовую и Адмиралтейскую площади, наполнены были любопытствующими. Несмотря на это бесчисленное множество народа, на площади была совершенная тишина и непоколебимость. Казалось, что ожидание торжества оцепенило весь собравшийся народ. Наконец, не знаю, в котором часу, вошла императрица со всем своим семейством и двором на средний балкон дворца. Только что она на нем показалась, как во всех местах загремела музыка и раздались в народе оглушительные крики «Ура!». После этих восторженных изъявлений привязанности к обожаемой царице минут через десять, тотчас за сигналом ракеты, раздался пушечный выстрел, по которому буточники, державшие веревку, не допускавшую стоящий около нее столпившийся народ вступать на арену, опустили [ее] на мостовую площади, и народ мгновенно с ужасным стремлением и криком бросился внутрь арены, кто к быкам, кто к фонтанам, которые по тому же пушечному выстрелу вместе с опущенною веревкою стали выбрасывать вино: красное — против дворца, а белое — против нас.

Первый момент открытия торжества представлял чудно-красивую и великолепную картину, когда эта огромная масса народа, стоявшая совершенно неподвижно до сигнала, так что нельзя было ее принять за стоящих людей, при выстреле из пушки вдруг заколыхалась и бросилась опрометью внутрь арены поодиночке и кучами. Особенно же восхитительно было видеть, когда по огромной арене, с высокими на ней красными шелковыми шатрами и украшенными позолоченною резьбою фонтанами, бившими белым и красным вином, с разных сторон и разными направлениями неслись, как бешеные, с криком и грозными движениями рук густыми массами разные партии удальцов, решивших во что бы то ни стало добыть себе ту или другую голову жареных быков. Каждая из этих партий имела свой особый цвет рубах, и каждая стремилась опередить другую или оттеснить другую силою своей массы и не допустить прежде себя до общей их цели — голов жареных быков. Причем нередко завязывались между партиями сильные драки, так что полиция принуждена была разнимать их водою из пожарных труб.

Первая картина действия народа более всего праздника обратила [на] себя мое внимание, и как я еще не был мал, она поразила меня своим каким-то воинственным величием. И хотя я хорошо знал, что народ тут собрался с тем, чтобы повеселиться на царском празднике рванием жареных быков и попить вдоволь дарового царского вина, но это первое быстрое движение партий показалось мне чем-то воинственным, грозным. И я помню, что у меня сильно билось сердце, когда я с чувством особого благоговения радостно любовался этою величественною для меня картиною, которая так сильно запечатлелась в моей памяти, что и теперь она у меня перед глазами со всеми подробностями.

Вторая картина, хотя и была для меня занимательна, но далеко не так интересна и красива, как первая. Когда партии удальцов, достигнув шатров красной камки, которая в одно мгновение была ими сорвана, разодрана в клочки, разбросана в разные стороны и с помощию небольшого ветра разлетелась по воздуху над головами народа, наполнявшего всю арену и ловившего эти лоскутки. Сорванная камка от[крыла] зрителям, хотя на самое короткое время, пьедесталы с готовыми съестными припасами и стоящих на площадках вверху их жареных быков с золочеными и посеребренными рогами. Потому на короткое время, что добравшиеся до пьедесталов удальцы с такою же быстротою, как добежали до них, стали взбираться по уступам как на штурм крепости к быкам, сбрасывая с большою силою в народ съестные припасы, мешавшие им подыматься вверх и сталкивая на площадь одной партии удальцы удальцов других, не заботясь о том, что падающие на мостовую, а особливо с верхних уступов, очень легко могли переломать себе шеи. Как и летавшие по их милости по воздуху и падающие на головы кишевшим на площади зевакам окорока, большие части жареной говядины, целые четверти телятины, баранины, свинины, гусей, пирогов, калачей, поросят, кур и всего, что лежало на уступах для угощения народа своею тяжестию не одному изуродовали совершенно физиономию, своротили на сторону носы, вышибли глаз, перешибли руку, ногу, проломили череп, а, пожалуй, иного положили покоиться навсегда.

Это действие продолжалось недолго. Вскоре взобравшийся на платформу пиедестала народ из партии красных рубах, преследуемых белыми и синими рубахами, закрыли от наших глаз всего быка и самый пиедестал, и мы не могли ничего видеть, кроме двигающихся красных, белых и синих пятен, а что эти пятна делали, невозможно было разобрать, а еще менее видеть, как отделяли голову быка от его туловища. Внимание наше, когда была сорвана с быков камка, было обращено на того, который находился в левой от нас руке, как ближайший к нам. Потом, как там все слилось в одну массу, в которой ничего нельзя было разобрать, я обратил мое внимание на ближайший к нам фонтан, выбрасывающий белое вино, около бассейна которого толпилось много народу с ковшами, кружками, плошками и стаканами, которыми они из бассейна черпали вино и пили. У фонтана много было смешных проделок: окроме народа, пившего из разных сосудов, было несколько, которые пили вино по учению Диогена [135]горстьми, а еще более, которые, опустив головы в бассейн, тянули вино прямо из него, из коих некоторых подгулявшие забавники сталкивали в бассейн, совсем не давая встать на ноги, что сопровождалось криком и бранью валяющихся в вине, а также гамом и хохотом окружающих бассейн. А иные добровольно влезали в бассейн и, сидя в вине у фонтана, закинув вверх головы и разинув рот, с ужасными гримасами ловили брызги струй с сильным стремлением падающего сверху вина, обливавшего им лица и одежу. Один забавник, уловчась, влез на самый верх фонтана и там у самого источника упивался вином, некоторые пытались его стащить, но он ловко от них отбивался и увертывался, давая повод к хохоту окружающих; наконец, он вздумал лечь брюхом на отверстие фонтана, протянув руки и ноги, и, таким образом заткнув собой трубу фонтана, остановил выбрасывание вина. Это действие, возбудившее сильный смех с криком и бранью, возбудило и сильнейшее рвение стащить дерзкого злодея, отнявшего у всех царское вино, что и исполнили двое или трое поднявшихся к верху фонтана; причем один из них, вооружившись отодранным из бассейна фальцем или планкой, препорядочно попотчивал по спине этого смельчака. Около фонтана производилось пьяными много глупых и смешных неловких фарсов и шуток. Наскучив смотреть на суматоху около фонтана, я взглянул на площадь. На ней все еще толпилось взад и вперед много народа: кто с огромным куском жареной говядины, кто с четвертью телятины, баранины, окороком на плече, кто с калачом, кто с пирогом, кто с кувшином, с бутылкою, штофом [136]красного и белого вина или с другим каким припасом, которым угощали на этом празднике. Народ по большей части с подбитыми глазами, разбитыми в кровь носами, выбитыми зубами, с раскроенными до крови лбами; буточники вытаскивали из арены мертво пьяного, выводили кого с перешибленною ногою, рукою, проломленною головою или до полусмерти избитого; а в ином месте подгулявшие проходили веселыми кучками с громким смехом и восклицанием, а которые и с лихими русскими песнями, с бубнами и лошаками [137]. В одном месте двое мужиков, порядочно угостившихся царским вином и с разбитыми в кровь рожами, крепко обнявшись руками, которыми за несколько минут пред сим на рожах друг друга они развели кровавые узоры, с веселыми выражениями орали во все горло ужасную сумятицу и сильно качались из стороны в сторону, прищелкивая руками и, думая пристукивать ногами, как [бы] пускаясь в пляску Это было карикатурно и смешно. Также очень насмешил меня один пьяный немец, проходящий близко нашего балкона с уморительно неловкою прискочкою и кривлянием, что у него, вероятно, должно было заменять пляску. Махая над головою окороком ветчины, со смеющеюся рожею, несмотря [на то], что у него длинный его нос был совсем сворочен в сторону, громко кричал: «Я шинкен [138]достал». На площади еще продолжался шум, крик, смех, брань и драки, без которых у русских мужиков редко проходят общественные забавы.