Федор Толстой - Записки графа Федора Петровича Толстого

После этого определения нечего уже говорить, что такое Тимофей Патрикеич — он имел вход во все дома, не исключая и самых знатных вельмож, всем подносил свои уморительные стихи во всех формах поэзии и одно смешнее другого по своей глупости. У меня долго хранилась его длинная ода или послание митрополиту Платону [155], которое невозможно [было] читать без смеха. Писал к Потемкину, к Безбородке [156]и всем, как знатным, так и другим дворянам, вплетая всегда при конце: «А мне за труды следует синяшка или красняшка, или беляшка», смотря по знатности и богатству, кому подносятся стихи. Синяшка, красняшка и беляшка по цвету красок означали 5-, 10- и 25-рублевые ассигнации [157]. Он писал трагедию в семи действиях с осьмушкой [158]. Над ним смеялись, его дурачили — и давали требуемые им деньги. Окроме од, посланий и других стихов, он написал объяснение, почему разные размеры стихов так называются. Например: «Александрийские стихи называются так потому, что пишутся во весь александрийский лист» [159]. Он часто бывал и у нас и подносил стихи не только родителям и старшей сестре, и меньшой даже, четырехлетнему ребенку, из которых я помню три следующие строчки:

Не помню, каких я был лет, когда мы из комиссариата переехали на дачу на Карповке в маленький дом с мезонином, в котором помещался наш учитель и где были наши классы. В соседстве нашем на Аптекарском острову жили: начальник Аптекарского заведения и Ботанического при нем сада с молодыми девицами, приятельницами старшей нашей сестры, [а] также княжны Одоевские и Апраксины — родственницы и приятельницы сестры. И они почти всякой день бывали у нас: вместе всегда катались по окрестностям Аптекарского острова на лодке по Карповке и ходили гулять в Ботанический сад [160]. К нам много приезжало [народа] и из города, и мы жили на даче весело, как мне казалось.

С дачи вернулись мы уже не в нашу квартиру в комиссариате, а в дом Шенина в коротенькой улице между Большим театром и собором Николы Морского — в среднем этаже. В этом же доме жил в верхнем этаже Александр Семенович Шишков [161], тогда известный по своим сочинениям.

Тут родители жили уже не так открыто, как прежде, однако же у нас бывали гости окроме приятельниц старшей сестры — Апраксиных, Закревских, княжен Одоевских и других. И они сами выезжали в гости, а иногда в театры; а сестра, которая была очень хороша, ездила на балы в Благородный клуб с приятельницами матушки, потому что тогда уже матушка в публичные собрания не ездила. Ездили в театры, брали иногда и меня с меньшою сестрой. Я видел трагедию «Олег» [162], и помню из нее только сцену, в которой Олег быстро входит на сцену в рыцарском одеянии, как тогда называли, и в роде которых я сам рисовал на карточках и вырезывал богатырей из сказок — иванов-царевичей, бова-королевичей и тому подобных, будучи трех и четырех лет. На нем был чешуйчатый панцирь и юбочка, кругом от пояса до борта юбочки висели красные вышитые золотом ремни, как и кругом плеч, голых рук; ноги тоже голые в сандалиях, переплетенных красными ремнями. На голове — золотой шлем, на гребне которого торчали страусовые перья красного и белого цвета, в коротенькой через плечо красной мантии, обшитой галуном и бахромою. В левой руке он имел овальный щит, обтянутый синею фольгою, округленный золоченым бортом, и в середине [со] скачущею во всю прыть рельефною вызолоченною лошадью. Олега играл тогда знаменитый наш трагик Дмитриевский [163], и в чужих краях известный по своему таланту и по знаниям драматического искусства.

Видел оперу, редкая вещь, переведенная с итальянского, в которой отличались игрою и пением также весьма талантливая актриса Сандунова [164]. Видел балет «Дезертир», сочинения балетмейстера нашего театра Le Pick [165], где помню сцену, когда ведут дезертира расстреливать, окруженного четырьмя солдатами, и он идет по сцене трагическим шагом с расстановкою после каждого переступа. Этот странный ход, меня удививший, получил свое начало в Париже, кажется при Людовике XIV [166], утвержденный трагическим шагом не только в балетах, но и в трагедиях, был принят на всех театрах Европы и держался на сцене до революции [167].

Нас часто брали с собою родители, когда ездили гулять в Летний сад летом и на Английскую набережною весною, когда уже лед совершенно исчезал на Неве и были теплые дни. Это были самые модные гулянья. Костюм детей — мальчиков на этих гуляньях, как и дома, был довольно прост и весьма приличен для детей: простая курточка какого-нибудь цвета, белый жилетик и шароварчики, на ногах башмаки, с открытою шеею в отложных круглых воротниках с манжетами, волосы в локонах и небольших круглых шляпах, а в руках камышевая тоненькая палочка с костяным набалдашником. А у меня на палочке набалдашником было бельбоке [168], что было в моде и у молодых девиц и дам, которые и на гулянье в садах играли в эту игру. Также мода была, ездя в гости с детьми, мальчиками шести и семи лет, одевая их в те же платьица, убирать им волосы, взбивая на висках и деля прямые длинные волосы на тоненькие и нежные пукли, а сзади волосы оставляли падать по спине и плечам локонами во всю их длину, но совершенно без пудры. Эдак и я бывал иногда причесан. Эта мода взята была с великих князей, которые первые показались так причесанные. Мода эта продолжалась не долго.

Нас возили в Царское Село, где мы встретили в одной аллее императрицу в простом зеленом капоте [169]и шляпе бурачком такого же цвета, гуляющую вдвоем с какою-то дамою. Возле императрицы бегала меленькая английской породы собачка. Окроме этой встречи осталось у меня в памяти о Царскосельском саде — большой пруд со стоящими посреди маленькими судами, оснащенными и просто без мачт. По озеру плавало много лебедей, которых мы кормили; на лугу дворца — столб в память Орлова [170], видели спуск (pente douce) на сводах сбоку дворца, идущий на сводах из среднего этажа дворца в сад [171], уставленный по обеим сторонам мраморными бюстами замечательных людей [172]. Возили в Петергоф, в Ораниенбаум [173], где катались с горы на гору [174].

В это время никто почти, а особливо знатные и богатые, не ездили в церковь ни к вечерни [175], ни к всеночной [176]ни служить молебны. Все эти службы исполнялись дома: у кого были домашние церкви — то в них, а у кого не было — то в залах, и кто был в состоянии, имел для этого постоянного священника. И как у высшего сословия все производится по предписанию моды, то и тут мода избрала в исполнители этих треб непременно монахов Невского монастыря [177], и между этими монахами более всех модный — ризничий [178]Невского монастыря иеромонах… [179]— молодой, очень неглупый ловкий человек с хорошей фигурой и весьма красивым лицом. Он почти во многих знатных домах служил всенощные и во многих семействах вскружил головы или самой барыне, или ее дочерям. Этот монах мастерски пользовался своею красивою наружностию и модою на монахов.