Федор Толстой - Записки графа Федора Петровича Толстого

В этом описании правда только в том, что я точно не одеваюсь по существующей теперь смешной карикатурной и неуклюжей неловкой моде, не только совершенно скрывающей фигуру человека, но и обезображивающей его до крайности, [а ношу] назначенный ею для обыкновенного домашнего и летом выхода на улицу и гулянья костюма; не ряжусь в длиннополый до каблуков сюртук [533]с высоким отложным воротником, в узкие в обтяжку панталоны, входящие в сапоги до половины икры, с гусарскою вырезкою и кисточкою напереди; не навертываю себе на шею несколько косынок, чтоб составить широкий и высокий галстук, который бы скрыл всю нижнюю часть моего лица чуть не до верхней губы; не трачу время на завязывание и расправление по моде, в виде розана, большого банта этого галстука; не стригу также себе затылка и висков под гребенку, оставляя на голове над лбом густой довольно высокий клок волос, называемый [«à la kok [534]], который должно взбивать и причесывать в кольцы, на что требуется еще несравненно более времени, чем на бант галстука, а составил себе костюм гораздо проще, легче, покойнее и несравненно удобнее по моим занятиям, состоящий в коротком, по колени, однобортном сертуке с низеньким отложным воротником, сшитом гладко по моей талии, летом — светло-горохового сукна, [и] в широких длинных белых канифасных брюках и однобортном жилете, в чулках и башмаках, повязываю себе на шею небольшой кисейный платок, связанный напереди простым узлом, из которого выставляю воротник сорочки. Волосы у меня, от природы вьющиеся кудрями, не стригутся по моде, а свободно висят с головы кругом локонами до самых плеч, с одного боку разобранные. Зимою я хожу точно в том же костюме, только серого сукна.

Он писал также к батюшке, что я [не только] хожу в описанном им по-своему моем костюме по улицам, но и хожу в нем ко всем в гости, и что он видел меня летом на даче так одетым, сидящим с президентом Академии художеств, графом Александром Сергеевичем Строгановым [ на его даче].

Это правда, что летом, живучи на даче в Карповке, я часто бывал в моем вседневном костюме у нашего президента, который меня очень любил, ласкал и требовал, чтобы я приходил к нему как можно чаще, не замечая, как я одет, — по моде или нет. Но сущая ложь, чтоб я ходил всюду в гости в моем вседневном костюме, потому что, вышед из флота в отставку с мундиром, я в нем и ходил по гостям.

Письмо почтенного дядюшки так встревожило батюшку, что он тот же час собрался ехать в Петербург, но был остановлен приехавшим в Москву князем Егором Алексеевичем Голицыным, с которым здесь я всякий день видаюсь. Он успокоил батюшку как насчет моего костюма, так и всех моих поступков, убедив его, что все умные благомыслящие люди не только не порицают моих действий, но, напротив, чрезвычайно хвалят, и с презрением относятся о тех, которые смеются надо мною, что я, будучи с лишком двадцати лет, продолжаю учиться, как школьник.

После моей свадьбы через положенное природою время родилась у нас вчера дочь [535]о небесной радости, которою мы с женою были исполнены при первом взгляде на нашего ребенка, говорить невозможно. Подобные чувства не могут быть переданы ни словами, ни пером, их можно только чувствовать, ими наслаждаться, но никогда — постигнуть через передачу их посредством письма и рассказов. Языка чувств, души и сердца мы не имеем, а язык же ума, которым мы владеем, слишком [для того] недостаточен, в лексиконе его нет слов, которые могли бы передавать в полной силе, как чувствуется душой и сердцем.

В 1810 году я определен был по высочайшему повелению в Монетный департамент по медальерной части, во время управления Министерством финансов графом Гурьевым [536], который очень скоро по вступлении в министры показал России свои обширные сведения по финансовой части, доведя серебряный рубль в 4-е рубля меди ассигнациями [537]. Если он и во всех своих операциях как министр финансов не пользуется ни малейшим уважением, зато по кухмистерской части он достиг неувядаемой славы изобретением великолепной грешневой каши на мозгах из говяжьих костей, об которой не только во всем Петербурге и Москве известно, но и в самых отдаленных краях России. А любящие покушать господа утверждают, что эта каша есть важнейшее изобретение нашего века.

Граф Гурьев, как говорят, сделался министром финансов за введение в счетные шнуровые книги Кабинета его величества, которого он был директором, различных цветов линеек — голубых, красных, синих, зеленых, розовых, малиновых. Насколько эти стольких красивых цветов линейки облегчают счетоводство шнуровых книг, знают бухгалтеры, но с наружного виду эти книги сделались гораздо красивее, а как у нас чрезвычайно высоко ценится наружность, то Гурьев по представлении этих книг был пожалован графом.

Спустя очень короткое время после моего определения в Монетный департамент министерство финансов нашло необходимым заменить существующую теперь медную разменную монету новою [538]. Утвержденный государем проект новой системы медной разменной монеты был немедленно публикован с назначением времени размена этих монет.

Господину министру не прищло в голову заранее, до докладу его величеству, осведомиться, может ли Екатеринбургский монетный двор, где всегда чеканится мелкая медная монета, к назначенному времени размена старой монеты [на] новую заготовить такое количество ее, чтоб не задерживать размена. А теперь, когда уже объявлено о введении в России новой мелкой медной монеты, оказывается, что Екатеринбургский монетный двор в теперешнем его составе никак не в состоянии к назначенному времени изготовить полное количество новой медной монеты, необходимое для размена. Почему министр для поправления этой важной ошибки, могущей поставить в самое затруднительное положение размен старой монеты на новую, и чтобы ускорить заготовку новой, приказал резчикам передела золотой и серебряной монеты [539], заготовляющейся здесь на Монетном дворе, оставя на время свое дело, заняться приготовлением матошников и штемпелей для грошей [540].

Но как этого пособия оказывается недостаточно, то мы, медальеры, не имеющие никаких сношений с монетными переделами, видя затруднительное положение Монетного двора, предложили и свои труды на резьбу матошников и штемпелей для грошей. И поэтому я нониче с семи часов утра до восьми часов вечера с другими медальерами провожу время в крепости, где находится Монетный двор, за резьбою матошников и штемпелей, которых каждый из нас в день приготовляет по восьми штук. Благодаря благоразумным распоряжениям министра с переменою медной монеты, которому не было времени думать об этой финансовой операции, будучи озабочен потреблением знаменитой его каши со своими вельможными приятелями, производство заказанной мне Виленским университетом медали в честь графа Чатского [541], попечителя этого университета, не может быть мною начато прежде полутора месяцев, к которому времени работа моя в крепости должна, наверное, кончиться.