Стефан Кеневич - Иоахим Лелевель

Можно добавить, что ноябрьское восстание было периодом упущенных возможностей для всех политических группировок. Потерпели поражение контрреволюционеры, которые хотели задушить восстание в зародыше; и дипломаты, рассчитывавшие на помощь иностранных держав; и калишане, верившие в незыблемость параграфов конституции; и демократы, которые не умели сформулировать ясную и осуществимую программу социальной реформы. Как раз наиболее характерной чертой ноябрьского восстания было то, что его руководители не умели ясно определить для себя, к чему они стремятся и какими средствами они должны действовать. И именно в этом всеобщем недостатке концепции следует искать главную причину бесплодной растраты стольких шансов тогдашнего движения: превосходной армии, талантливых военачальников, всеобщего энтузиазма общества, симпатии, какой пользовалась тогда польская освободительная борьба в Европе.

В истории европейского революционного движения польское восстание 1830–1831 годов сыграло значительную положительную роль. Оно сковало почти на целый год силы держав Священного союза, а тем самым укрепило шансы национальных освободительных движений на западе Европы. Конкретно оно способствовало упрочению нейтралитета Бельгии и подъему революционных настроений не только на западе Германии, во Франции и в Италии, но и у чехов, словаков, венгров и южных славян.

Для самой Польши поражение 1831 года стало исходным пунктом дальнейших перемен. В эмиграции оказались представители различных политических направлений, и каждое из них по-своему старалось извлечь опыт из событий последнего года. Особенно активно этот анализ предпринимался левыми силами как в области идеологии, так и в отношении программы и тактики революционной партии. И вновь эти дискуссии в левых кругах касались оценки Лелевеля и роли, какую он сыграл в 1831 году, Лелевеля, который по-прежнему выдвигался на руководящее место в левом течении.

Нетрудно догадаться, что оценка Лелевеля в среде демократических деятелей, которые до недавнего времени внимали ему как оракулу, была теперь весьма критической.

Августовским утром 1833 года по дороге из Эврё в Руан через зеленую равнину Нормандии шел уверенным шагом одинокий путник. Это был человек в возрасте около пятидесяти лет, коренастый, немного сутулый, с густой черной шевелюрой и бледным, болезненным лицом, заросшим плохо причесанной бородой. На нем была синяя полотняная блуза, выпущенная поверх брюк, — обычная одежда французских рабочих. Он шел не слишком торопясь, срывая с придорожных кустов ягоды ежевики и останавливаясь поболтать со встречными. В первом городке по пути он зашел в кабачок выпить кружку пива и часок подремал за столом. В следующем городке он пообедал. В третьем, уже под вечер, он искал ночлег. В маленьком постоялом дворе ему сказали: «Мы принимаем только рабочих». Он отвечал: «Я такой же рабочий, как любой другой». Представляясь, он сказал, что его имя Бенуа (Бенедикт), а фамилия Иоахим. Он провел этот вечер с простыми людьми и выпил с ними несколько рюмок водки. Наутро хозяйка посчитала с него за ночлег полфранка, но он сказал, что это слишком мало, и добавил еще несколько су. Он приближался к Руану, столице провинции, большому фабричному городу над Нижней Сеной. В парижской гостинице он занял хороший номер и вышел осмотреть достопримечательности. Особенно его интересовал громадный позднеготический кафедральный собор; странник внимательно рассматривал каменные скульптуры портала: надев очки и напрягая зрение, он читал латинские надписи на надгробных плитах; вынув бумагу и карандаш, делал записи и срисовывал. Затем он осмотрел витрины букинистов и в конце концов уселся в публичной библиотеке и занялся чтением газет.

Эти занятия не особенно гармонировали с внешностью старого рабочего, путешествующего пешком по дорогам Франции. Вскоре, однако, загадка разъяснилась. Владелец гостиницы в тот же вечер попросил постояльца представить паспорт и направил его, как полагалось, в полицию. Не прошло и двух часов, как в гостиницу явился комиссар полиции в сопровождении дюжего жандарма. «Господин Иоахим Лелевель?» — «Да, — ответил путешественник. — Разве мой паспорт не в порядке?» — «Он в порядке, — признал комиссар, — но вам приказано покинуть границы Франции». — «Ну что же, завтра утром я отправляюсь далее, в Абвиль». Выходящего из гостиницы полицейского задержал заинтересованный хозяин: «Что это за господин Лелевель?» — «Вы не знаете? Это один из видных деятелей польской революции».

Потребовалось целое сплетение необычных обстоятельств, чтобы Иоахим Лелевель, бывший член Национального правительства, был вынужден путешествовать пешком в чужой стране, к тому же под надзором полиции. Когда двумя годами раньше он прибыл во Францию, об этом трубили газеты, а левые силы страны приветствовали его как самого выдающегося представителя польской демократии. С особым вниманием к нему отнесся генерал Лафайет, ветеран Великой французской революции XVIII века, по убеждениям республиканец, на практике примирившийся с конституционной монархией. Лафайет возглавлял Франко-польский комитет, организованный для помощи ноябрьскому восстанию; секретарем этого комитета был Леонард Ходзько, писатель, уже давно осевший в Париже, ученик Лелевеля по Виленскому университету. Через Ходзьку Лелевель легко установил контакт с Лафайетом, с которым вскоре его связала тесная дружба. Лафайет был одним из руководителей оппозиции правительству Луи-Филиппа; благодаря его материальной и моральной поддержке Лелевель мог развить политическую активность.

Уже в декабре 1831 года в Париже был основан под его председательством Польский национальный комитет, чтобы «охранять национальные интересы и заботиться о судьбе покинувших родину поляков». Комитет занимался распределением собранных средств среди все увеличивавшегося круга эмигрантов, старался организовать их и выступать от их имени перед лицом правительств и общественного мнения Запада.

Каждая эмиграция, оставляющая страну в момент поражения, живет надеждой, что изгнание не будет долгим, что спустя немногие месяцы изгнанники вернутся на родину с оружием в руках. Так и участники ноябрьского восстания верили в то, что их роль еще не исчерпана. Они видели, что польское восстание было лишь звеном более широкого революционного движения, которое охватило Францию, Бельгию, Германию и Италию. Один за другим угнетенные народы поднимались на борьбу против объединения деспотов, называемого Священным союзом; поднимались под лозунгами конституции, равноправия и национального освобождения.