Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Вересковую пустошь сложно описать: так она разнообразна и огромна. Сотни квадратных миль, которые населяли только дикие пони, земли, усыпанные костями, а то и целыми скелетами. На них росли лишь полынь да вереск. Болота покрывали пушистые белые цветочки, как будто предупреждая об опасности. Пустошь изобиловала ручьями и валунами. Ее рельеф был холмист, но иногда встречались великолепные ровные участки для конных прогулок. Где-то на другой стороне пустоши стояла Дартмурская тюрьма, но дорога туда и обратно занимала целый день верхом. Диких пони раз в год загоняли и объезжали. Мы арендовали их для прогулок, и, хотя эти нелепые создания совершенно не подходили для верховой езды, дети кое-как научились управляться с ними в загоне. Через несколько недель мы взяли их с собой в пустошь. У нас была одна настоящая лошадь. Когда пони сбрасывали детей и начинали нести, эта лошадь, на которой обычно ездил Джон, бросалась вдогонку.

Пони принадлежали однорукому эпилептику, который был очень добр и терпелив с детьми. Он никогда не уставал и не жаловался и приводил к нам по восемь пони за раз. Их уздечки и седла все время соскальзывали или рвались, а стремена невозможно было выровнять. Я помню одно седло, у которого не держалась подпруга, и в нем я съезжала все дальше и дальше вперед, пока не оказалась у пони на шее. В первый год обошлось без несчастных случаев. Следующий год стал фатальным, но об этом позже.

Разумеется, Эмили проводила все лето с нами и постоянно пыталась заполучить лучшую лошадь (хотя у нас всего-то и была одна хорошая). Эту охотничью кобылу звали Кейти. Остальные жалкие существа носили имена Старлайт, Молли, Трикси, Полли, Рони и так далее.

Как-то раз Синдбада сбросил Старлайт, любимец детей. Синдбад встал по центру загона и стал кричать: «Старлайт, Старлайт, вернись!» Но Старлайт ускакал, и за ним пришлось гоняться несколько часов. Большую опасность представляли болота, по ним нас водил однорукий конюх, который знал все тропы через пустоши. Часто мы оставляли его с детьми и вдвоем с Джоном скакали прочь — мы могли идти галопом часами, потом терялись и чудом не попадали в трясину. Однажды Джон заехал в болото. Мы с Эмили закричали ему, чтобы он спешился, что он сделал и едва успел вытащить из топи лошадь.

В Хейфорд-Холле мы жили в полном отрыве от внешнего мира. Мы не видели никого, кроме наших гостей. Джуна и Эмили с сыном были с нами все время, а по выходным мы приглашали к себе друзей.

Отец Эмили, джентльмен пуританских взглядов из Новой Англии, приехал к нам в первое лето. Само собой, он решил, что я замужем за Джоном, и стал называть меня миссис Холмс, как и две служанки, оставшиеся охранять дом на случай, если мы станем вести себя по-варварски. Отца Эмили восхитил наш образ жизни и в особенности Джон. Он сказал Эмили, что Джон кажется ему сверхчеловеком из другого мира. Джуна привела его в ужас. Она называла его Папой, и ему это совершенно не нравилось.

Отца Эмили возмутило поведение его дочери: она бывала жадной за столом и закатывала скандалы, когда ей не позволяли ездить на Кейти — а ведь та была лошадью Джона. Как-то раз, когда отец отчитал ее за манеры за столом, она сказала: «Не хочу быть свиньей». Я спросила: «А кем же ты тогда хочешь быть?»

Джуну раздражало, что Эмили монополизировала Джона и не желала отпускать его ни на минуту. Они часто засиживались до утра; Джон пил, а Эмили нет. Она очень редко дотрагивалась до алкоголя. Ей это было не нужно — она и так была постоянно перевозбуждена. Джуна как-то сказала, что она станет прекрасным собеседником, если ее слегка оглушить.

На несколько дней к нам приехал Мильтон Уолдман. Он переживал нервный срыв, и, хотя Хейфорд-Холл произвел на него большое впечатление, едва ли он получил удовольствие от своего визита. Нас навещала моя мать, но она никогда не ночевала со мной под одной крышей, так как я не была замужем за Джоном. Она удивилась тому, как мы живем, ведь она полагала, что я веду распутную богемную жизнь на грани полного морального разложения. Еще к нам приезжали Уильям Герхарди с Верой Бойс и Антония Уайт с ее мужем, Томом Хопкинсом. Все эти люди оживляли нашу жизнь, но на самом деле мы чувствовали себя лучше вчетвером, даже если ссорились и выходили из себя. Мы как будто все время подначивали друг друга. Нам нравилось пикироваться. Однажды Джон попросил Синдбада принести ему ножницы, но Синдбад был чем-то занят и отказался. Джон пришел в негодование. Он сказал: «Юноше десять лет, а он даже ножниц принести не может». Я ответила: «Тебе тридцать пять, а ты не можешь принести ничего». Когда я стала жаловаться, что Джон не пишет, он сказал Эмили: «Пегги хотела бы быть женой Стравинского». «Которого из них?» — спросила я в ответ. Как-то Джуна сказала Джону: «Вот еще, я бы даже палкой до тебя дотрагиваться не стала с расстояния десяти футов». Я ответила за него, что он с такого расстояния мог бы запросто дотронуться до нее своей. Это был легкий комплимент в адрес Джона, а не Джуны. Как-то вечером Джуна спустилась к нам, только что вымыв голову, и выглядела иначе, нежели обычно. Я окрестила ее «прелесть-петушок». Позже я уснула, как всегда, утомленная разговорами Эмили и Джона, и, когда проснулась, увидела, как Джон играет с мягкими пушистыми волосами Джуны. Я посмотрела на них и сказала Джону: «Если у тебя встанет, доллар упадет». Джуна как-то выдала в адрес Джона тираду: «Рыжая выскочка, вообразил себя Шекспиром! Напрасно блеском хвалишься, громила!» [25] «Напрасно блеском хвалишься, светило!» — цитата из стихотворения Джона Донна «К восходящему солнцу» (перевод Г. М. Кружкова).

Джуна писала «Ночной лес». Она целыми днями не покидала четырех стен, за исключением тех десяти минут, когда выходила на прогулку в сад и приносила мне оттуда розу. Эмили грозилась сжечь рукопись «Ночного леса», если Джуна упомянет в ней о чем-то, о чем Эмили ей случайно проговорилась. Из-за этого Джуна боялась выходить из дома, опасаясь оставлять рукопись без присмотра. У нее не было подходящей одежды для улицы, но по вечерам она надевала одно из своих двух красивых французских платьев. Эмили постоянно носила один и тот же грязный свитер. Она даже ездила верхом в нем же. Я обычно надевала брюки для езды, как и Джон. Они хорошо на нем смотрелись.

Всю еду нам привозили из Бакфастли, небольшого городка в нескольких милях от нас, где строили аббатство. Дорис каждый день ездила туда на машине вместе с Мэри, нашей поварихой-француженкой. По четвергам она возила Мэри и служанку Мадлен в их выходной к побережью. Мы жили примерно в двадцати милях от Торки, шумного морского курорта. По четвергам мы ели стейки, пирог с почками и пастуший пирог, приготовленные английской горничной, которая присматривала за нами и домом.