Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Я редко ездила в Лондон с Гарманом и предпочитала скрываться в «Тисовом дереве», поскольку мне все еще было стыдно, что я предала память Джона. Кроме того, у меня было занятие: я перепечатывала все рукописи Джона, которые мне достались от него по наследству. Я намеревалась издать их. У Хью Кингсмилла осталась целая коллекция его писем, а Дороти хранила ответы на них. Мы решили составить из них книгу. Я не хотела, чтобы Гарман знал, как сильно мои мысли заняты Джоном, и старалась скрывать от него свою работу.

Мы с Гарманом оказались слишком несовместимы, и ситуация становилась все более очевидной и болезненной. Нам нравились разные люди и разные вещи. Он ненавидел, когда я пила, и из какого-то упрямства я пила ему назло, хотя при жизни с Лоуренсом и Джоном, каждый из которых злоупотреблял алкоголем, я редко себе это позволяла. Я без конца сравнивала Гармана с Джоном и даже сказала Гарману, что он утомлял Джона и тот поехал к нему в Лондон только потому, что хотел издать книгу Джуны.

Гарману плохо удавалось писать, и это его расстраивало. Он все больше времени проводил за Карлом Марксом.

Весной к нам на два месяца приехал Синдбад. Лоуренс решил отправить его в английскую школу и сам на первый год переехал вместе с ним, хотя всей душой не любил Англию. Гарман учил Синдбада латыни, а я — английской грамматике.

Приехав, Лоуренс и Кей оставили своих многочисленных дочек в пабе в Саут-Хартинге и отправились в Девон на поиски дома. Синдбаду нужен был теплый климат после недавнего приступа плеврита. В итоге они обосновались в Ситоне и провели там год, не скрывая своего недовольства.

Синдбад подружился с нашим садовником Джеком и ездил смотреть, как тот играет в крикет. С того времени началась его страсть к этой невыносимо скучной игре, и еще много лет Синдбад не мог думать ни о чем другом. Он скоро выучил показатели и имена всех известных игроков и стал большим авторитетом в данном вопросе. Он играл в своей школьной команде. Я не могла разделить его энтузиазм и так никогда и не поняла правил этой игры. Синдбад хорошо играл в теннис и плавал, и коттедж «Тисовое дерево» с его кортом, бассейном и площадкой для крикета был для него идеальным домом.

После полутора лет отношений с Гарманом я начала думать о том, чтобы уйти от него. Я пыталась сделать это несколько раз, но он каждый раз меня возвращал. Я не хотела жить с ним и не хотела жить без него. Он по-прежнему сильно любил меня, хотя я прилагала все усилия, чтобы растоптать его любовь. Не понимаю, как он так долго терпел меня. Один раз я повела себя настолько отвратительно, что он дал мне пощечину, а потом пришел от себя в ужас и разрыдался.

Летом мы повторили свою поездку в Уэльс, а на следующее Рождество полетели в Париж и оттуда поехали в Мартиг к сестре Гармана, которая была замужем за рыбаком. Она мне сразу понравилась. Она была красива, как и остальные сестры Гармана, но несчастна. Она мучилась в безвыходной ситуации, в которую сама себя загнала. Судя по всему, она хотела расстаться со своим мужем. Это был большой, неотесанный, красивый, похожий на шведа рыбак, страдавший комплексом неполноценности из-за того, что женился на девушке из другого класса. Хелен, его жена, не могла уйти от него из-за ребенка, которого они оба обожали. Они жили очень просто, и ей приходилось тяжело работать, потому что одного дохода от рыбной ловли им не хватало на жизнь.

На обратном пути мы задержались в Париже. Гарман хотел встретиться с Дороти Дадли, которая переводила книгу о Муссолини для его фирмы, где он все еще работал консультантом. Тогда мы впервые встретили Галу Дали. Она была подругой Мэри; при всей своей красоте она была настолько вычурна, что не вызывала симпатии. Гармана впечатлил вкус Мэри, и он нашел ее новый дом в Монсури необычайно изысканным. Я не увидела в нем ничего особенного, хотя, конечно, Гарман был прав.

В «Тисовом дереве» я вела исключительно домашний образ жизни и только и делала, что возилась с Пегин и Дебби. Они постоянно простужались и подхватывали грипп. Неудивительно, если учесть, как холодно было у нас дома и насколько отличалась температура в разных комнатах. Я неделями разносила ингаляции и лекарства, мерила температуру и читала вслух для больных девочек. Все это вызвало у меня желание завести общего ребенка с Гарманом. После его продолжительной болезни он был, судя по всему, не способен зачать, и я хотела знать наверняка, в ком же из нас дело. Позже я выяснила, что в нем.

Моя мать любила своих внуков неистовой любовью. Пегин отвечала ей взаимностью, тогда как Синдбад был более сдержан. Однажды мама приехала из Америки после долгого отсутствия из-за проблем со здоровьем и нескольких операций, и Пегин ей сказала: «Бабушка, ты вся в полосочку!» Моя бедная мать действительно сильно состарилась.

В «Тисовом дереве» она познакомилась с Эмили. Мама приплыла на лайнере «Иль-де-Франс» и спросила у Эмили, которая только что сошла с десятидневного судна, доводилось ли ей плавать на «Иль-де-Франс», и добавила: «Вибрация там просто ужасная, ужасная, ужасная». Как-то раз я сказала матери, что Лоуренс боится Кей и она держит его под каблуком, на что мама ответила: «Жаль, тебя он не боялся, тебя он не боялся, тебя он не боялся».

В третье лето Гарман повез меня в круиз по Норфолк-Бродс. Вместе с нами он пригласил в плавание Эджела Рикуорда с его женой Джеки. Рикуорд был самым давним другом Гармана. Они совместно редактировали «Календарь», и оба были директорами издательского дома Уиша. Рикуорд был талантливым поэтом и критиком. В трезвом состоянии он вел себя очень замкнуто и застенчиво. Джеки я знала уже много лет. Она была добродушной, веселой девушкой, и Рикуорду, благодаря ее естественности, даже сердечности, гораздо легче давалось взаимодействие с миром. Не представляю, как ее угораздило попасть в среду богемы, но она прочно в ней осела.

Во время круиза они составили нам приятную компанию, и мы хорошо проводили время, если не считать того факта, что я ненавижу путешествия по воде больше всего на свете. На борту я становлюсь суетной, нервной и неприятной. Должно быть, я всем испортила отдых. По-моему, мы с Джеки в конце концов оставили мужчин плавать вдвоем, а сами пошли по берегу.

Потом все вместе мы поехали в Вудбридж, удивительный город XVIII века, славный своей овчинной промышленностью, в котором есть как минимум сто пабов и старая рыночная площадь с красивым зданием. Всем домам там не меньше двухсот лет. Я купила пару прелестных перчаток, и вскоре после этого «Тисовое дерево» заполнилось коврами из натуральной овечьей шерсти, которые я заказывала оттуда по почте.

Через некоторое время после нашего возвращения из Вудбриджа жена Гармана захотела снова выйти замуж. Уже многие годы она была влюблена в молодого актера и наконец решилась на развод. Гарман сказал, что мне придется быть соответчицей. Я яростно запротестовала, поскольку миссис Гарман ушла от Гармана задолго до моего с ним знакомства, и я сочла это в крайней степени нечестным. Но Гарман сказал, что, раз я живу с ним и сам он не стал бы разводиться, то иного пути нет. Все это было очень глупо. Нас должны были застать в одной комнате: Гармана в халате, а меня в постели. Рано утром, чтобы дети ничего не видели, из Лондона приехал детектив. Он хотел после этого приехать еще раз, но Гарман сказал, что не будет дважды проходить через это и что одного свидетельства должно быть достаточно. Развод дали на основании «слезной просьбы миссис Сэдди Гарман». В бумагах значилось, что мы с Гарманом согрешили далеко не единожды. Я часто задумывалась, как они об этом узнали. Единственным письменным свидетельством тому была запись в моем дневнике: «Ругаемся целый день, е-ся целую ночь».