Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Бретон обладал удивительным красноречием; он скорее производил впечатление актера или проповедника, чем поэта. В кафе его окружали последователи; иногда их число доходило до сорока. Когда началась война, было смешно видеть его в униформе офицера медицинской службы. Во время прошлой войны он служил в армии в качестве психиатра, и теперь его назначили врачом, хотя он уже забыл все, что знал о медицине. Он все время носил в карманах медицинские справочники. Бретон был красивым мужчиной сорока лет с большой гривой волос, как у льва. Он обладал царской внешностью и столь безукоризненными манерами, что мне было сложно привыкнуть к такому торжественному обращению. Он был высокопарен и как будто совсем не имел чувства юмора. Его белокурую вычурную жену звали Жаклин, и она выглядела совершенно в духе сюрреализма. Раньше она была пловчихой водного балета, но происходила из буржуазной семьи. У них была дочь по имени Об. И Жаклин, и Об всюду сопровождали Бретона; их ребенок ужасно вел себя в кафе. Танги же обожал всю семью Бретонов.

Как раз в то время в рядах сюрреалистов произошел раскол, и они разделились на два враждующих лагеря. Поль Элюар увел за собой половину, а то и больше последователей Бретона. Они оба обладали слишком сильными характерами, чтобы руководить одной партией, и ситуацию могла разрешить только капитуляция одного из них, чего бы в любом случае не произошло, поэтому партия разбилась на две. Бретон, должно быть, велел своим приверженцам не разговаривать с бунтарями, потому что Танги теперь не мог себе позволить находиться в одной комнате с кем-либо из другой группировки. Все это было крайне нелепо и только усложняло мне жизнь: я не могла никуда ходить с Танги, боясь встретить мадам Танги, а он никуда не мог ходить со мной, боясь встретить своих соперников.

Вернув картины из Питерсфилда в лондонскую галерею, мы открыли сезон выставкой детских рисунков. Я сходила в школу к Пегин и поговорила с преподавателем живописи. Он был идеальным учителем и давал детям полную свободу, в результате чего они создавали удивительные вещи. Я позаимствовала у него работы лучших учеников, а также мне прислал рисунки своих детей Лоуренс. Еще мне пришла партия работ от учеников школы Марии Джолас в Париже, школы Доры Рассел и школы того директора, который был большим поклонником Кандинского. Питер Доусон, директор собственной художественной школы, прислал мне произведения своих учеников, но все говорили, что он нарисовал их сам. В последний момент невестка Фрейда прислала рисунки внука Фрейда, Люсьена. На одном из них было трое обнаженных мужчин, взбегающих по лестнице. Мне кажется, это был портрет Фрейда. Мы продали все работы Пегин, а мой дантист даже попросил сделать для него копию одной из них. Дочь Роя Кэмпбелла сделала очаровательный рисунок акварелью. Одна из ее бабушек привезла его, а другая выкупила и увезла обратно в Южную Африку. Мезенс купил гуашь одного из детей Лоуренса, которая показалась ему весьма сюрреалистичной, а другую приобрел Роланд Пенроуз.

Однажды в мою галерею зашел удивительный человек в изысканном твидовом пальто. Он чем-то походил на Граучо Маркса. Своей буйной энергией он производил впечатление лидера джаз-бэнда, коим и оказался. Он показал нам свои гуаши, которые не уступали в музыкальности Кандинскому, в изящности — Клее, а в живости красок — Миро. Он мастерски использовал цвет и превосходно выстраивал композицию. Его звали Джон Таннард. Он скромно спросил меня, смогу ли я устроить его выставку, и я не сходя с места назначила дату. (Позже он сказал мне, что не мог поверить своим ушам: он привык к отказам.) Во время выставки, которая со всех точек зрения имела большой успех, в галерею вошла женщина и спросила: «Кто этот Джон Таннард?» Тот сделал три сальто и, приземлившись к ее ногам, объявил: «Я — Джон Таннард!» В конце выставки я купила одну из его лучших картин с причудливым названием «PSI» , написанным на ней зелеными буквами. Много лет спустя она произвела большое впечатление на Альфреда Барра, директора Музея современного искусства Нью-Йорка, и он хотел выкупить ее у меня для коллекции музея, но я не смогла с ней расстаться, и ему пришлось искать другое полотно. Меня делала счастливой мысль о том, что я открыла гения.

Как-то раз в двери галереи «Младшей Гуггенхайм» зашел Пит Мондриан, знаменитый голландский художник-абстракционист, и вместо того чтобы разговаривать со мной об искусстве, спросил, какие ночные клубы с танцами я могу ему порекомендовать. Я пришла в немалое изумление от этого вопроса, учитывая, что ему было шестьдесят шесть лет, однако во время танца с ним я почувствовала, что он все еще способен получать от таких развлечений искреннее удовольствие. Он был изумительным танцором с военной осанкой, полный жизни и энергии, хотя с ним невозможно было поговорить ни на одном языке. Вероятно, на голландском он изъяснялся бы понятнее, чем на ломаном французском и английском, но я почему-то сомневалась, что он внятно говорит даже на своем родном языке.

У меня в Лондоне оставалось много картин Танги, и я активно их продавала. Я хотела, чтобы одну купил Роланд Пенроуз — обладатель лучшей коллекции сюрреализма в Англии. Когда он пришел в галерею посмотреть, он сразу влюбился и купил картину, хотя уже имел несколько полотен Танги. Пытаясь сделать как лучше для Танги, я вместе с тем подвела его, поскольку в процессе сблизилась с Пенроузом. У него был очаровательный домик в Хемпстеде, где он устраивал роскошные вечеринки и разнообразно развлекал гостей. Если страсти в нем не хватало, он сполна компенсировал ее харизмой и хорошим вкусом. Он определенно был способен на любовь. Все стены его дома были покрыты картинами сюрреалистов. Он внес колоссальный вклад в популяризацию сюрреализма в Англии и организовал знаменитую выставку сюрреализма в 1936 году. Пенроуз был чрезвычайно привлекателен и хорош собой и, пользуясь успехом у женщин, постоянно заводил новые интрижки. У него была одна странность: когда он спал с женщинами, он всегда связывал им запястья тем, что попадалось под руку. Однажды он использовал мой пояс, а в другой раз достал пару браслетов из слоновой кости из Судана. Они соединялись цепью и застегивались на замок, от которого у Пенроуза был ключ. Было ужасно неудобно проводить так целую ночь, но с Пенроузом нельзя было иначе. У него дома висели прекрасные полотна бельгийского сюрреалиста-романтика Поля Дельво, которого открыл Мезенс и теперь содействовал его карьере. Один раз мы занялись любовью под моей любимой картиной Дельво, «Зов ночи». Меня будоражило чувство, будто я одна из женщин, изображенных на ней. Одну из картин Дельво я купила у Мезенса и владею ею до сих пор. На ней четыре женщины растут из деревьев: вместо ног у них стволы, покрытые корой. У женщин на его полотнах всегда одно и то же лицо — он писал со своей жены, которую обожал. Удивительно, какой разной она может быть с разных углов зрения. На картинах она очень красивая, но слишком большегрудая.