Пегги Гуггенхайм - На пике века. Исповедь одержимой искусством

Мы сходили в музей моего дяди. Это было поистине нелепое зрелище. Там висела сотня полотен Бауэра в огромных серебряных рамах, затмевая двадцать картин Кандинского. Кроме них, там был один чудесный Леже 1919 года, Хуан Грис, несколько работ Домелы, Джон Феррен, Колдер, Делоне и другие менее интересные художники, чьих имен я не помню. Со стен грохотала музыка Баха, составляя довольно странный контраст экспозиции. Музей занимал симпатичное маленькое здание, и очень жаль, что с ним обошлись так бестолково. Макс назвал его Домом Бауэра; Музей современного искусства он называл Домом Барра, а коллекцию Галлатена в Нью-Йоркском университете — Домом скуки. Он действительно был донельзя скучен: несмотря на то что мистер Галлатен имел пристойную коллекцию абстрактного искусства, смотреть на нее не доставляло никакого удовольствия из-за уныния окружающей обстановки. Макс злился, что мистер Галлатен перестал считать его картины достаточно абстрактными и убрал их. Теперь эта коллекция находится в музее Филадельфии.

Больше всего в Нью-Йорке Максу нравился Музей естественной истории. Его приводили в восторг математические объекты, до которых, по его заявлению, Певзнеру было далеко. Еще он обожал Музей американских индейцев, или Центр Хея, куда нас сводил Бретон. Там хранилась лучшая коллекция искусства Британской Колумбии, Аляски, Океании, Индии, доколумбового искусства и искусства индейцев майя.

От Дома Бауэра контрастно отличалась другая коллекция искусства модернизма моего дяди Соломона Гуггенхайма, которая хранилась в отеле «Плаза» и увидеть которую можно было только по особому приглашению. Тетя Ирэн жила там с моим дядей в окружении прекрасных Пикассо, Сера, Браков, Клее, Кандинских, Глезов, Делоне, Шагалов и Лисицких. Я привела туда Макса, и тетя Ирэн была счастлива с ним познакомиться, но несколько смутилась, потому что решила, будто он занял в моей жизни место Герберта Рида. Я сказала своей тете сжечь всех Бауэров и перенести картины из отеля в музей. Она предостерегла меня: «Тише! Нельзя такого говорить при дяде. Он вложил в Бауэра целое состояние». В следующий раз мы встретились у меня дома. Увидев Лоуренса, которого тетя Ирэн не видела семнадцать лет, она приняла его за Макса. Когда я поправила ее, она сказала: «Значит, не зря мне показалось, что Макс выглядел гораздо старше». В действительности они родились в один год, но Максу определенно можно было дать на десять лет больше. Их с Лоуренсом часто путали. Как-то раз Лоуренс пригласил нас на обед с Бобом Котсом, и Боб сначала поздоровался с Максом и спросил, не Лоуренс ли он, — он не видел последнего четырнадцать лет. Макс уже отвел его к другу, с которым они так долго были в разлуке.

Однажды вечером Джимми встретил Леонору в магазине на Коламбус-Сёркл и пришел в невероятное возбуждение. Он не видел ее несколько лет. Он попеременно то любил ее, то ревновал к ней Макса, будучи к нему чрезмерно привязан. Макс не мог дождаться встречи с ней. Леонора привезла с собой все его картины. Он сразу развесил их в галерее Жюльена Леви и пригласил Бретона, Путцеля, Лоуренса и еще несколько человек посмотреть на них. Увиденное произвело на них большое впечатление. Макс часто встречался с Леонорой, и как раз когда я сказала Джимми, что я не могу этого больше выносить и собираюсь уйти от Макса, нас всех пригласила в Калифорнию моя сестра Хейзел.

Макс радовался любым приглашениям, а я с большим удовольствием повидалась бы с сестрой и уехала подальше от нью-йоркской жары. Еще я хотела посмотреть на знаменитую коллекцию картин Аренберга в Голливуде. Синдбад, который только что получил от меня мой маленький «тальбот», уехал с Лоуренсом и его детьми в Род-Айленд. Пегин и Джимми поехали с нами. В тот момент, когда мы уже садились на самолет, Хейзел сообщила нам телеграммой, что она делает себе новый нос и попросила отложить визит на несколько дней. Нам было уже поздно менять планы, так что мы поехали в Сан-Франциско. С тех пор мы называли Хейзел le nouveau nez [54] новый нос ( франц. ). .

В полете над Америкой открывались виды невероятной красоты. Мы с Максом не переставали восхищаться ни на минуту, но вот Джимми с Пегин было не до того. Мы летели так высоко, что бедная Пегин чуть не умерла и ей даже пришлось дать кислородную маску. В Рино я вывела ее наружу в надежде, что ей поможет свежий воздух, но она едва не упала в обморок в женском туалете. Из-за этого она пропустила великолепные пейзажи Большого Соленого озера — мили и мили земли, покрытые солью, где когда-то было море, а затем полоски синей и фиолетовой воды. Эти нежные цвета и необъятные просторы превосходят красотой любую картину.

При подлете к Сан-Франциско было невероятно наблюдать сверху залив и мосты. Это красивый город, а с воздуха красивее в десять раз. Мы с большим удовольствием ходили по китайским ресторанам, театрам и музеям современного искусства. Мы посетили галерею Курвуазье и купили две картины Чарльза Говарда. Я обрадовалась, вновь увидев его работы, и он значительно поднялся в уровне со времен выставки, которую я провела в Лондоне в 1939 году. Мне было приятно снова его встретить. Он работал на верфи и, кажется, был не очень счастлив.

Мы сходили в музей искусства доктора Грейс Макканн Морли. Я попросила у секретаря, могу ли я с ней поговорить, но мне ответили, что она слишком занята. Меня это сильно оскорбило. Тем не менее встретиться с ней мне все же удалось: в музее в то время находился арт-дилер Сидни Дженис — он выставлял там свою большую коллекцию примитивизма. Он сообщил доктору Морли, что Макс в музее, и она повезла нас ужинать в чудесный рыбный ресторан в месте, похожем на американский Марсель, и прокатила нас по округе, показав местные пейзажи. Она была очаровательна, гостеприимна и полна жизни. Я спросила, смогу ли я отправлять ей свои выставки, когда открою музей, и она с удовольствием согласилась. Она сказала, что проводит сто двадцать выставок в год.

Примитивистские картины вызвали у Макса большой интерес. В музее в то время находился репортер, который взял у него интервью и потом процитировал его восторженный отзыв о выставке. За этим последовал скандал: журнал «Арт Дайджест» решил, что Макс говорит не всерьез и смеется над американской публикой. Мне пришлось написать письмо в «Арт Дайджест» и заверить их, что он в самом деле восхищается примитивистской живописью и даже больше, чем какой-либо другой живописью, созданной американскими художниками.

Перед отъездом из Сан-Франциско мы ужасно поругались с Пегин из-за Кей. Макс ненавидел Кей за то, что она уговорила Леонору остаться с мексиканцем, и я сама всегда была от Кей не в восторге. Но бедная Пегин прожила с ней два года из-за войны и сильно к ней привязалась. Она изо всех сил старалась оправдать поведение Кей в отношении Лоуренса, но без успеха. В пылу ссоры Пегин отказалась лететь с нами в Лос-Анджелес. Мы почти опоздали на самолет, но в последний момент она сдалась, испугавшись остаться одна без гроша в Сан-Франциско.