Анна Берзер - О Викторе Некрасове

Прочтя «трактат», Виктор Платонович выразил согласие с ним, но, к некоторому моему удивлению, наибольшее впечатление на него произвели не мои собственные рассуждения и доказательства, а процитированное мною письмо одного читателя, который, говоря о неравноправном положении украинского языка по сравнению с русским, заметил: с русским языком можно проехать всю Украину и обойтись без украинского, а с украинским без русского на Украине не обойдешься… Это простое наблюдение более всего поразило Виктора Платоновича. Видимо, он шел к пониманию всех человеческих проблем, в том числе и национальных, от здравого смысла и чувства справедливости.

В дальнейшем Виктор Некрасов неизменно проявлял живой интерес к украинским делам, радовался всяким проявлениям нонконформизма, присоединялся к ряду политических протестов. Его подпись стояла под известным письмом 139 деятелей науки и искусства Украины к руководству СССР по поводу новых арестов и преследований в республике и в Союзе; под открытым письмом А. Полторацкому по поводу провокационной статьи последнего в «Лiтературнiй Українi» с грубейшими измышлениями в адрес В. Черновола и др. Разумеется, и ему, и мне приходилось не раз «держать ответ» за это, пока что перед писательским ареопагом.

…Теперь позволю себе рассказать об одном из наиболее памятных в моей жизни дней — поскольку это тоже связано с Виктором Платоновичем Некрасовым. Был сентябрь 1966 года. В 20-х числах Виктор Платонович передал мне через общих знакомых записку, в которой просил зайти к нему 29-го к часу дня. Я догадывался, что это означает. Ведь 29 сентября было особенным днем в жизни многих киевлян. Одни киевляне в этот день шли с букетами цветов и траурными лентами на ту окраину города, название которой стало печально известным всему миру: Бабий Яр. Некоторые другие киевляне в это же время ломали голову над тем, как не допустить большого скопления первых в этом месте и как вообще уготовить ему забвение. Третьи киевляне по приказу вторых ревностно наблюдали за первыми, а в случае надобности и «применяли меры» по отношению к наиболее беспокойным из них. А 29 сентября 1966 года было не просто очередной годовщиной начала трагедии в Бабьем Яре, а ее 25-летней годовщиной. Четверть столетия скорбной памяти, не то чтобы прямо возбраняемой, но как бы предосудительной, с точки зрения властей, что подчеркивалось и державным размахом работ по изменению самой топографии Бабьего Яра.

В обусловленное время я был у Виктора Платоновича. Застал у него его друзей из Киевской киностудии научно-популярных фильмов. Руководимые Гелием Снегиревым, они готовились что-то заснять: предполагалось, что в этот день людей будет более обычного и, если не запретят, событию будет придан некий ритуал.

Но когда мы приехали в Бабий Яр, то были совершенно поражены увиденным. Все окрестные холмики и взгорья облепили многочисленные и поначалу разрозненные толпы людей. Но эта неуправляемая стихия была как бы одно живое существо. На лицах людей застыло страдание, а глаза были нездешние: они смотрели в глубь времени и видели жуткую картину того, что не стало для них прошлым. Тень давнего ужаса и какой-то человеческой потерянности витала над Бабьим Яром, и тысячи безмолвных в своей потрясенности людей были как бы воплощенным немым воплем целого народа.

Люди молчали. Но это было вопрошающее безмолвие. Люди хотели слушать, слышать. И когда пронесся слух, что «приехали писатели», к нам бросились, нас растащили в стороны, каждого окружили плотной толпой и требовали: «Скажите, скажите хоть что-нибудь!..» Не слышал, что говорил Виктор Платонович, — я оказался в другой толпе, — но, видимо, ему, прославленному писателю и фронтовику, было легче найти нужные людям слова. А их потом передавали из уст в уста, дополняя и комментируя.

Конечно же, не случайно оказался Виктор Некрасов в Бабьем Яре. Это место стало символом не только фашистского геноцида, но и «нашего» надругательства над памятью сотен тысяч жертв. Оно взывало к совести человека и писателя. И Виктор Платонович остро воспринял этот зов. С неизменным упорством, доводя до крайнего раздражения идеологических и прочих чинуш, добивался он «легализации» памяти жертв фашизма, создания достойного мемориала в Бабьем Яре, прекращения мелкого жульничества насчет характера трагедии, когда за справедливыми словами о том, что тут погибли советские люди многих национальностей, пытались зачем-то скрыть факт, что «начался» Бабий Яр с массового и целенаправленного уничтожения гитлеровцами евреев. «Конечно, — отвечал Некрасов, — здесь расстреливали не только евреев. Но только евреев расстреливали за то, что они евреи». И если удалось все-таки предотвратить планировавшееся превращение Бабьего Яра в спортивно-увеселительную зону, если сегодня торжествует правда памяти, действует общественный историко-просветительный центр «Бабий Яр», ставится вопрос о создании Музея памяти жертв Бабьего Яра — то в этом велика заслуга Виктора Некрасова. Уверен: Виктор Платонович приветствовал бы увековечение всех жертв Бабьего Яра. Увы, почти никто не знает, что там же фашисты расстреляли в 1942 году украинских поэтов Олену Телигу и Ивана Ирлявского — «националистов», с имен которых только недавно снято табу.

Еще один момент хочу воспроизвести — не имевший такого значения для Виктора Платоновича, как всё, что связано с Бабьим Яром, но также показывающий его глубокое уважение и взволнованное отношение к памяти о трагических жертвах вообще. 29 января 1968 года исполнялось пятидесятилетие со дня гибели украинских студентов-добровольцев из Студенческого куреня, брошенных Центральной радой в бой на станции Круты против армии Муравьева, шедшей на Киев. Группа молодежи отметила эту годовщину возложением траурных венков на Аскольдовой могиле, где они были похоронены. Я рассказал об этом Виктору Платоновичу, прочитал ему не печатавшееся многие десятилетия стихотворение П.Тычины «На Аскольдовiй могилi поховали їx, тридцять лицарiв прекрасних, мучнiв молодих…». Он ничего этого не знал и был ошеломлен, предложил сходить на Аскольдову могилу и увидеть венки (так его радовали всякие проявления непокорности, всякие нарушения мертвого благопорядка!). Мы отправились туда на следующее утро (понимая, что венкам долго не пролежать). Но увы — то ли опоздали, блюстители порядка нас опередили, то ли снегом всё замело безнадежно (зима тогда стояла лютая). Намерзлись здорово, но Виктор Платонович не роптал.

Я уже упоминал о том, что с 1969 года в квартире Виктора Платоновича на телевизоре стоял портрет Яна Палаха, окаймленный траурной рамкой. Надо добавить, что возле него всегда лежали свежие цветы. Это — тоже на тему об отношении Виктора Платоновича к трагическим жертвам, к самопожертвованию во имя свободы…