Алексей Филатов - Люди «А»

— Помню, ехал я один по Джалкинке, — сказал Милицкий, — и колесо пробил, так с перепугу сам его заменил минут за пять. А давайте туда сгоняем, мужики?

— Сейчас приедем, сядем, все обсудим, — предложил Торшин.

— А куда мы вообще едем? — осведомился Блинов.

— В ресторан, в Грозный-Сити. Тут район небоскребов построили, хочу вам Грозный с тридцать второго этажа показать, — объяснил Торшин.

— По таким дорогам ты, Юра, поди на моцике гоняешь? — спросил я.

— Спрашиваешь! А ты завязал? Подарил бы мне своего коня тогда.

— Лёх, а почему завязал? — заинтересовался Колба-нов.

Я рассказал, как вместе с Генкой мы ездили в Оптину Пустынь к старцу Илию. И попросили у него благословения на езду на мотоцикле. Старец, однако, не благословил — и даже рассказы о московских пробках и обещания не гонять на него не подействовали. Через пару недель после поездки к старцу меня подрезал джип, пришлось на скорости выскочить на высокий бордюр, я чудом удержался на мотоцикле. На голени так и остался чёрный след от удара. Я воспринял это как знак. Больше не садился.

— Кому что предначертано — то и сбудется, — заметил Торшин. — Я вот как гонял, так и буду гонять.

Мы въехали в город.

Сильно жарило солнце, стояли дома и скверы — как по линейке. Мы пронеслись мимо мечети, совсем новенькой, красивой, как новогодняя ёлка.

— Я ничего не узнаю. Где мы? — спросил Колбанов.

— Проспект Ленина, — усмехнулся Торшин.

— Проспект Кадырова, — прочитал Виктор Иванович табличку. — Ленина свергли.

Мы въехали в район небоскребов. Грозный-сити напоминал Нью-Йорк или Москва-сити.

— Ни хрена себе отстроились, — сказал Виктор Иванович и задрал голову, выглядывая из окна машины. — Мужики, тут Минутка [29] Площадь Минутка — одна из площадей города Грозный. Во время Первой и Второй Чеченских войн стала местом кровопролитных боёв между вооружёнными формированиями Чеченской Республики Ичкерия и воинскими подразделениями Вооруженных Сил Российской Федерации. совсем рядом. Может, прокатимся туда, пока светло?

— К Минутке, — крикнул Торшин водителю. Тот кивнул и погнал.

Мы подъехали к Минутке, остановились на обочине. Повисла тишина. Мы просто сидели и смотрели.

Солнце, машины, люди. Фонтан на том месте, откуда оттаскивали раненых и мертвых. Красиво. Будто и не было войны. А у каждого из нас она была за плечами. И каждый в эти минуты у Минутки думал о своем.

— Голова закружилась, — сказал Виктор Иванович, опуская стекло и впуская в машину воздух. — Ну, значит, не зря всё было.

— В Ханкалу! — крикнул Юра водителю.

Водитель завел двигатель. До Ханкалы было минут пятнадцать езды.

Ханкала изменилась не сильно. Раньше мы жили здесь в вагончиках, а теперь построили одноэтажные казармы. Разве что куда-то исчезла грязь — во время чеченских компаний в Ханкале было очень грязно, чернозем размывало.

— Саня, — спросил Соколов Колбанова. — Помнишь, у тебя песня есть? «Нам ночью снятся вдоль речушек ивы, березки и зеленая трава, но окружают нас фугасные разрывы и копоть в небе над поселком Ханкала»? Это ты здесь сочинил или после?

— Здесь, — Колбанов махнул куда-то рукой. — Вот здесь наш вагончик стоял. Там и сочинил.

— А дальше что? — заинтересовался Блинов.

— «И если штаб задачу нам поставит, пойдем к парням, их только попроси, в любой район Чечни тебя доставят родные «Ми» — бесплатное такси», — пропел Кол-банов.

— Лёха, — вдруг вспомнил Соколов, глядя на меня. — Помнишь, ты в Ханкалу к нам с анкетами приезжал? Мы сидим с автоматами в руках, ждем команды на выезд, а ты нам: «Ответьте на вопрос, какую эмоцию вы испытываете, когда видите террориста в прицел?» И четыре варианта ответа: «гнев, испуг, равнодушие, возбуждение».

Генка, конечно, переврал и вопрос, и ответы, но в целом был недалек от истины. С начала двухтысячных я начал летать в Чечню не как боец, а как ученый — тема моей диссертации была «Психологические особенности проведения спецопераций по освобождению заложников». Я анкетировал бойцов — проводил, так сказать, полевые научные исследования. Но и в бой тоже ходил. Оружия у меня не было, ребята давали на месте — тайком от руководства.

— Возбуждение, Гена, — усмехнулся я. — Только возбуждение.

— А мы любили твои вопросы, Лёха, — протянул Соколов. — Они придавали какую-то интеллигентность тому, что там творилось.

— Хоть сейчас бы пошел в бой, — вдруг сказал Виктор Иванович.

— Сколько тебе? — смотря куда-то вдаль, спросил Юра.

— Шестьдесят пять, но это неважно.

— Виктор Иваныч, ты серьезно? — спросил я, хотя знал, что сейчас Блинов не шутит.

— Мне уже рассказывали, что он на войну просился, — сказал Соколов. — И что есть установка тебя, Виктор Иванович, не пускать, хоть ты и в прекрасной форме, я тоже знаю. Мужики, он сдал на краповый берет!

— Мы тут что, меня обсуждать собрались? Я лучше в бою сдохну, чем как вы — бизнесом заниматься, — отрезал Блинов.

С тридцать второго этажа Грозный был как на ладони.

Я задумчиво смотрел на море огней, на полыхающую светом мечеть «Сердце Чечни», и вспоминал другие огни — тусклые и страшные огни войны. Дым, грохот и крики.

— А что это Виктор Иваныч ничего не ест? — раздался над ухом голос Милицкого.

Я обернулся. Перед столиком стоял официант и ждал, пока все сделают заказы. Блинов, насупившись, смотрел в сторону и молчал.

— Виктор Иваныч, что будешь? — спросил Торшин.

— Я половину в этом меню не понял, — процедил сквозь зубы Блинов. — Я и слов-то таких не знаю.

— Возьми стейк сёмги, — предложил Соколов.

— Стейк — это что такое? Почему нельзя написать «кусок»? — придрался Блинов. — Ладно, давайте стейк, — снизошёл он.

— Может быть, что-нибудь ещё? — официант, по обыкновению, стал подталкивать клиента к увеличению заказа.

— Не кичливость, а скромность украшает большевика, — наставительно сказал Виктор Иваныч.

Официант посмотрел на него опасливо и удалился. — Это откуда? — спросил Гена.

— Это сказал Иосиф Виссарионович Сталин, — тем же тоном сообщил Блинов.

Милицкий дёрнул уголком рта.

— Виктор Иванович, вот только о Сталине не начинай.

Блинов развернулся.

— А что Сталин? Чем не нравится?

Милицкий сделал неприятное лицо человека с убеждениями.

— А ничего. Миллионы погубил, а так, конечно, ничего. Давайте будем его цитировать.

Виктор Иваныч тоже набычился.

— А ты, Сережа, обвиняй не Сталина, а простого человека. Не Сталин доносил, а простые люди из очереди. Комнату соседа в коммуналке захотел — донес. Жена чья-то понравилась — донес. Тех — в лагерь, комнату или жену — тебе. Проще всего сказать — во всем виноват Сталин.