Вениамин Додин - Воспоминания

Да, я ей специально не раскрывался. Но то, чем я делился с ней из арсенала своей информации, полагая, что именно это она знать должна, Берта Соломоновна воспринимала очень серьезно. И понимая причину моей откровенности с ней, была мне искренне и дружески благодарна. И тоже, в свою очередь, была очень откровенна, отвечая на мои неожиданные вопросы.

А вопросы, которые я задал после прерванной беседы с Сергеем Александровичем, были для нее неожиданны. Но — прямой и предельно честный человек, да еще и мой учитель — она силилась на них ответить. Через солидную толщу лет не просто, казалось бы, воспроизвести наш разговор. Но он навечно запечатлен в моей памяти.

Она подтвердила:

— Лина Соломоновна Штерн действительно вела «некоторые совместные разработки» в лаборатории во Втором Мединституте и кафедр Академии химзащиты. Здесь, в Академии, предмет ее особого интереса был — последствия подавления барьерной функции всяческими токсинами. Общая исходная задача совместных исследований: создание механизма экстренного снижения барьерной проницаемости с целью усиления сопротивляемости организма проникновению в его жизнеобеспечивающие системы всяческих отравляющих и других вредных и опасных веществ — разных ОВ, ВВ, ПВ…

Я прервал ее:

— Понимаю, Берта Соломоновна! Чтобы уберечь центры жизнеобеспечения применительно к механизму барьерной функции, необходимо подавить барьерную проницаемость для всяческих вредных веществ… ну, на время атаки, что ли, этими веществами… Так? А если наоборот? Для спасения человека или просто для его скорейшего излечения требуется повысить — и очень быстро — восприимчивость организма к антитоксинам, например? Допустим, сразу после поражения его теми же ОВ, ВВ, ПВ? Или в каком–то ином экстремальном и экстренном случае? Тогда барьерная функция должна быть срочно повышена? Или усилена? Так?

— Несомненно…

— Ну… А если… допустим, барьерная функция повышена. Очень повышена! Достигла максимума! Но… исследователю или… его начальнику — большо–ому начальнику… самому большому… — необходимо воспользоваться самым большим, ну самым–самым большим, тоже максимально допустимым стимулирующим эффектом?! Тогда… как же?! Начальник жмет — ему к спеху! Ему не терпится! Ему надо?! Как тогда?

— Мне трудно сказать… И при чем здесь какие–то начальники?

— А мне нетрудно! Мне нетрудно! Нет, Берта Соломоновна!…Тогда… Тогда, Берта Соломоновна, одновременно с какими–то неизвестными мне манипуляциями по максимализации барьерной функции, будь она проклята, и… и вселенской мерзопакостности используются особо сильные природные стимуляторы… Например, Берта Соломоновна, секреты… организма донора, которые у него берут… высасывают у него… где–то в Подмосковье… в самую кульминацию его подросткового развития!.. Так?! Да?! — …Помнится, я кричал громко, не умея себя сдержать…

— Что ты мелешь?! — тоже кричала Берта Соломоновна. — Что ты мелешь!.. Кто высасывает? Какое подростковое развитие?! О чем ты, Бен?! Что с тобой?!..

— Со мной — ничего! Ничего — со мной! Со мной — все в порядке! Я дохлым был! Вам этого не понять: дохлым я был! И меня поэтому не увезли в доноры. А других — не дохлых — еще и сегодня забирают ночами и увозят!.. Ладно. Ладно… Пес со мной… Это я… так… Но с «кульминацией подросткового развития» как же?..

— Какого? Подросткового?… Но… это еще никем всерьез не доказано. Нет! Нет, понимаешь, нет научного доказательства этому предположению! Нет!…

Она поняла! Она поняла, о чем я! Она все знает!..

— Нет научного доказательства?! Как же тогда нас пятнадцать лет отбирают, забирают и насовсем отправляют в… доноры? Без доказательств!

— Запомни раз и навсегда, если не хочешь насовсем исчезнуть, как твои эти дурацкие доноры, запомни: у нас никто никогда ничего не исследует на людях!.. Сперва… на людях. Тем более, на детях! Ты не видишь, не знаешь, как у нас берегут… оберегают детей? Не чувствуешь, как вас любят?!.. А исследования? Они у нас — только на животных! И только — в пределах закона! Запомни!..

— Значит… с животными у вас — по закону! А вот у нас — у пацанов и пацанок в детдоме — безо всяких научных доказательств, как в сказочке–были о Поросеночке и его Хозяюшке, которая любит его и бережет, — вот, как вы говорите… Она ему, розовенькому, бантик на шейку вяжет. Она ему молочко в блюдечко льет. Парное — как у его мамочки. Она гуляет с ним по зеленому лужку, с солнышком. Она цветочки собирает полевые, веночки ему плетет. Она в постельку его затаскивает, сладенького. И милует его. И целует, ненаглядного. Так растет он. В любви. В холе. Растет. Растет. Глядь, и до кондиции дорастает. Она тогда во дворик его приводит. Конфетку на дорожку сует. Чмокает на прощание. Отворачивается, когда папаша ее наотмашь обухом врезает в поросячий лоб. Ушки себе зажимает, покуда посаженное на нож солнышко исходит визгом в белый свет, и кровью — в таз… А через часок, слюни роняя от удовольствия, поросячья подружка наворачивает за обе щеки томленую кровяную колбаску — любимое блюдо из любимого и оберегаемого. Вот так же, Берта Соломоновна, который уже год всесоюзный староста ваш жрет моих детдомовских товарищей — пацаночек и пацанов… И не их одних. Не он один. А стряпает варево это, получается, ваша знакомая… Как вам это — не знаю. А мне колбаска кровавая снится часто. А не сплю — она из глаз моих лезет–пучится пенно… Так живу. Я так живу. А вы? Вы — как?!..

— Бен!..

— Что «Бен»?! Или у вас ответ есть какой–нибудь? Нет его, Берта Соломоновна. Нет. Нет, если вы страшитесь прямо ответить на мой вопрос: чем занимается Лина Соломоновна Штерн, академик? Нет, если знать не знаете, с какими событиями и с какой мразью имя ее сопрягается… Вы — это вы. А мне–то как жить дальше после всего, Берта Соломоновна? Конечно, меня самого теперь просто так, за здорово живешь, на колбасу им не пустить — не детдомовский, и заступиться есть кому. Крикнуть хотя бы на весь белый свет. Да разве ж дело во мне, Берта Соломоновна? Ведь товарищей–то моих с Новобасманной — пацанов и пацанок — их–то до сих пор увозят насовсем. А вы — все, все — со своим Сергеем Александровичем и любвеобильной Людмилой Ильиничной в русских интеллигентов играетесь. Приемы–диспуты устраиваете на начальственных квартирах. И рассказываете благоговейно, каким человеком мама моя была! И хоть бы кто последовал ее примеру. Или хотя бы поступку тети Катерины, когда она в одиночку, безоружная совершенно, пошла на медведя–душегуба за честь своей Беллы Уваровой. А прежде — за жизнь Юли Корнфельд, Зои Овцыной, Катеньки Балашовой — своих учениц… Нелюди вы все. Как есть.

…Берта Соломоновна молчала. Долго молчала. И у меня не было сил больше говорить с ней. И, как не раз в подобных ситуациях, бессилие мое подсказало вдруг: какое право имею я требовать — чего угодно! — от Берты Соломоновны?! Кто я такой? Что сам–то сделал путного, кроме того, что понаписал кипу пустых бумажек? Я кто — мой Иосиф, который однажды взобрался на высоченную радиобашню и крикнул на всю страну какие–то самые важные слова–откровения? Или я — один из Сегалов, и задавил хоть одного мерзавца? И тем спас от смерти хоть одну пацаночку или пацана с Ново—Басманной? Ничего я не сделал. Лишь сам перед собой похвалялся в «принципиальном непротивлении режиму», чтоб «хоть что–то суметь–успеть сделать». И ничего путного сделать не сумел. Ничего. А на несчастную женщину рычу. Права качаю. Гневлюсь, праведник.