Вениамин Додин - Воспоминания

Рассказ в «Родине» содержал очень кратенькое изложение ранее опубликованных материалов о роли этого неординарного человека в судьбе моей семьи. О его отношении к маме моей, с которой он познакомился мальчиком дома, в Канзасе, где она по дороге из Японии в Россию гостила у них и родичей Эйзенхауэров в маленьком городке Абилине. О Тимоти Соссене, брате отца, и его появлении в Москве. Наконец, о вмешательстве в «дела» моих родителей, брата и мои Георгия Константиновича Жукова по просьбе все того же генерала Эйзенхауэра в 1945 году. Кроме того, в рассказе я привел письмо Эйзенхауэра Жукову, которое маршал не получил и о котором никогда не узнал: оно было перехвачено и от адресата скрыто…

Повторяю: для публики ничего значимого, из ряда вон выходящего, в рассказе не было. Но возникшее «возбуждение» вокруг истории мамы и вызываемое одним только ее именем, подвигло наших московских газетчиков.

Важняк из Прокуратуры лукавил. Во–первых, «привлечь» нас не успели: мы пережили Сталина. Кроме того, «квалифицировали» ее и меня не как соучастников и пособников «преступлений» Георгия Константиновича, а круче: решили воспользоваться нами «в соответствии с положением ст. 17 УК Российской Федерации как субъектами д о к а з а н н о й и осужденной судом (?!!) преступной деятельности, у с у г у б л я ю щ е й з л о д е я н и я главного обвиняемого и раскрывающей окончательно его покушение на измену родине…» (разрядка моя. — В. Д.). Именно доказанной! Ибо по советским представлениям и «праву» сам факт «административного ареста» моих родителей продолжительностью в 24 года(!) и являлся железным «доказательством» совершения ими контрреволюционных преступлений! Ну, а мои четыре судимости, известные властям ко времени подписания Меморандума, — они вовсе ни в каких доказательствах не нуждались.

Бред этот измышлен был самим Начальником ГУКР «СМЕРШ» генерал–полковником Виктором Семеновичем Абакумовым 2 декабря 1945 года ко дню рождения Жукова. Он торопился. Потому «не дождался» того самого — из Абилина — письма Эйзенхауэра, расстрелянный задолго до моей публикации.

А события, мельком упомянутые в «Родине», развивались так.

11 августа 1945 года Дуайт Эйзенхауэр вылетел из Франкфурта–на Майне в Москву. По пути, в Берлине, к нему присоединился Георгий Константинович. «После того, как самолет поднялся, — рассказывал сын генерала, — отец и Жуков уединились. И всю дорогу через переводчика проболтали…»

Вот там, над облаками, Эйзенхауэр и попросил маршала с р о ч н о вмешаться в судьбу нашей семьи. И передал ему ту карточку с нашими реквизитами, о которой я тоже рассказал в «Родине», с адресом прабабушки на Разгуляе в Москве. Удивительным в этой истории было одно: откуда Тимоти Соссену, карточку эту составившему и снабдившему ею Эйзенхауэра, был известен адрес, которого в сущности не было вовсе: наша с прабабушкою комнатушка в коммуналке числилась за управдомом!…

Между прочим, тот же недоуменный вопрос возник у меня осенью 1954 года по возвращении домой после 14–и лет в нетях. Встретившие меня у порога моей разгуляевской «квартиры» старухи–соседки сообщили, плача: в мае 1944–го по вас с прабабкою твоей американский генерал с нашими пожаловал — сказался отца твоего брательником. Расспрашивал про вас. А мы, старые, возьми и скажи ему, что все вы убитые…

Так, не так, — но откуда узнал он наш адрес? Ведь не забрал его Соссен: листок, на котором я ему адрес написал, он, растерявшийся от вида штабелей трупов у зон, оставил на столике вахты, расставшись со мною по окончании сорванной встречи на Безымянке в декабре 1942 года.

Главное: адреса–то фактически не было. Но Бог с ним, с адресом.

История с карточкой, сама просьба Эйзенхауэра разрешить нашу судьбу, чуть было не сыграли с Жуковым самую, пожалуй, зловещую «шутку» из тех, что выпали на его долю. И трагедией его не стала случайно — армия вмешалась, еще совсем недавно злорадствующая его послеберлинским падениям. Трагедии не случилось еще и потому, возможно, что жизнь–то Георгия Константиновича — сама что ни на есть трагедия. Подумать только: пережить катастрофу «22 июня 1941» — крах 20–летних неимоверных усилий по организации «освободительного похода» в Европу. Потеряв в одночасье все, для того «нажитое», уходить от немца к Москве, Волге, Кавказу. А потом три бесконечных года кидать миллионы российских солдат в огненную прорву, чтобы реками крови их смыть, горами их тел столкнуть врага с земли хоть бы той же многострадальной Украины. И в разгар освободительных боев с о з н а т ь с я в собственном приказе: «Украинское население стало на путь явного саботажа Красной Армии и Советской власти и с т р е м и т с я к в о з в р а т у н е м е ц к и х о к к у п а н т о в»…

Так надо ли было воевать с немцем? Надо ли было огород «великой отечественной» войны городить, заливать кровью и телами миллионов русских солдат заваливать ту же отторгающую их Украину, чтобы в том самом приказе № 0078/42 от 22 июня 1944 года распорядиться: «Выслать в отдаленные края СССР в с е х у к р а и ц е в, проживавших под властью немецких оккупантов (…) и всех остальных украинцев, которые знакомы с жизнью во время немецкой оккупации»? (Разрядка моя. — В. Д.) И «шуточки» дождаться в свой ветеранский адрес: «С-суки позорныя! Амбразуры жопой затыкать не надо было! На танки ихние не надо было кидаться! Глядишь, который бы год жили по–людски. Пивко бы гамбургское потягивали. В очередях морду друг дружке не били бы из–за гуманитарки немецкой…»

40 миллионов русских солдат до позора милостыни германской не дожили — Жуков поспособствовал, болтали, чтобы и Украину освободить, что от освободителей десятилетие освобождалась «бандерами» аж до 1952 года!

Сколько он пролил крови солдатской

в землю чужую! Что ж, горевал?

Вспомнил ли их, умирая в штатской

белой кровати… Полный провал…

Что он ответит, встретившись в адской

области с ними? «Я воевал!»

Иосиф Бродский. На смерть Жукова.

Да, воевал! И этим все вроде бы сказано. Воевал и победил! Но цена победы оказалась непомерной. Потому Жукову предстояло тогда пережить еще и Голгофу «Победного» парада.

Намертво повязанный со Сталиным военными перипетиями, он отлично знал причину тихого — страшного потому — предпарадного беснования Верховного — краха неимоверно тяжелых усилий подготовки «освобождения» Европы. Сам Сталин не смог бы вынести «торжествующей ухмылки» «союзников» и «побежденных», вероломно спасенных от «освободителя» ошеломительным упреждающим ударом Гитлера в июне 1941 года.

И жуковский белый жеребец продемонстрировал спасенному миру, все еще не отошедшему от кошмара войны, самой разорительной в истории, в океане собственной крови захлебнувшейся, Великой «Победы».