Вениамин Додин - Бакинский этап

И вот, на этом безысходном историческом фоне воинствующей бездеятельности — явление: подвижничество Великой Матери твоей. Скромной россиянки. Простого военного хирурга. Маленькой женщины, избравшей добровольно подвиг спасительства страждущих. И она из немногих, Бен, из очень немногих кто ни на что иное не отвлекаясь — вынесли своё святое дело спасения русского народа. Не более. И не менее. Почему бы не понять русских патриотов? У них были в последние годы иные примеры служения родине?… Ну, а ты, Бен… Извини, но в поднявшемся вокруг её имени и истории вихре преклонения перед нею, ты — только спичка, запалившая Факел Памяти о героическом прошлом россиян. И Пламя его осветило, — и теперь уже, вслед за японцами и прочими — освятило Имя Мамы твоей в России. Никогда не забывай, что за Её Делами все твои когдатошние потуги «пятью хлебами» лагерной пайки; накормить и спасти с полсотни доходяг–азиатов — ничто. Потому помалкивай. И вообще, меньше — а лучше вовсе — не высовывайся. Не то приберут тебя фляйшеры твои с файнблатами, как Алексахина! Они — не КГБ — охоту за вами ведут!

Она знала, что меня охраняют. Знала, что тотчас после звонка брата Ивана Павловича, — с того часа японцы круглосуточно «дежурят» у нас в доме. А вокруг него — патрулями — коротают время у маленьких костров мальчики — россияне… Но Елена Владимировна — профессионал. Если не по части мокрых дел /она всего лишь заведующая отделением скорой помощи офтальмологической клиники 4–го Управления на Грановского/, то уж по самим мокрушникам всех мастей и рангов точно!

Да, те, что за мною явились — они не с Лубянки, — Лена права была: то — «Бакинцы». От них я защищен. И не одной лишь «мировой общественностью». Той самой, что в прежние, не в такие уж давние, времена надёжно защищала «освободительные» вылазки по миру наших костоломов, но россиянами — молодой Россией. Тем не менее, от греха, после похорон Ивана Павловича я встречался только с активистами «Спасения», которым спокойно, не торопясь, передал управленческие рычаги общества. Было ещё одно свидание с Северо—Кавказцами: их нагло, силовыми методами, толкали в Большую Войну… И «Спасению» вновь вылизывать кровь?!

Почти все последние дни уходящего года я провёл с японскими журналистами. Мы обсуждали план и содержание альманаха о японских пленных в ГУЛАГе. 1991–й год мы встретили тоже с японцами — на подмосковной даче посла. А старый–новый год проводили на нашей даче, в Ильинке. Там, в тиши подмосковных лесов, у пылавшего прощально нашего камина, мы выпили за…, сдаётся мне, агонизирующую тысячелетнюю империю. Ни торжественности, ни тем более торжества мы не испытывали. России мы — наша семья с её предками, — моими и, тем более, предками Нины, — отдали всё. Она нам — тюрьмы, с лагерями и ссылками… Потому не получилось даже поплакать всласть на похоронах большевистской лавочки, хотя — по Губерману -

Когда идёт пора крушения структур,

В любое время всюду при развязках

У смертного одра империй и культур

Стоят евреи; в траурных повязках.

Напротив — было много каминного огня, много ярких свечей, много хорошего вина. А с повязками и с почётным караулом не получилось ещё и потому, что у нашего камина евреев — раз и обчёлся. Толклись, видимо, в панихидах: конец империи только что самые ленивые не высчитали…

Последнее интервью японским СМИ я дал 24–го января 1991 года, возвратившись из трёхнедельной поездки по дорогим нам уголкам России…

Как ни печально, эту прекрасную страну надо оставлять. Оставлять единственное, на планете доступное, до конца не сведенное ещё средоточие девственной природы, основы счастливого бытия. Но на что менять её? «Угроза» депортации в Израиль вдохновляет, тем более — дороги в мир оттуда не заказаны. США? Всё, казалось бы, за такое решение: состоятельные родичи; связи аж на самом небе; природа, родственная российской; и всё знакомо по длительным путешествиям 1958–1988 годов. Но там мы уже были. Даже жили. И туда нас больше не тянет.

Ностальгических побуждений для смены пусть ссылочной Сибирской тайги на вольный Шварцвальд у нас с Ниной и дочерью нет. Зато у супруги чёткое предвидение момента, когда однажды у её внуков /пусть правнуков/ спросится: кто был вашим дедом? Ей не понаслышке известны ниши немецкой души. Как, впрочем, и закидоны еврейского характера. Да и стоит ли обосновываться в самой цивилизованной стране Европы, если вот уже полтыщи лет из неё бегут аборигены?

Итак, власти решили наказать меня Израилем. Всё сошлось: Иерусалим снится мне вот уже шесть–семь лет. По узким безлюдным улочкам города карабкаюсь в поисках Площади на вершине. Я там уже был прежде. Но не могу снова найти её. И карабкаюсь, карабкаюсь… Из ночи в ночь. И это после полувека одного и того же — тоже из ночи в ночь — кошмара: бегу из подземной тюрьмы, и за мною погоня… Всегда, ночью. Только ночью…

И вдруг финал: «Горящий Куст», осветивший нам Путь в Свет… Мы следуем Знамению. И «выбираем» нашу маленькую страну в ответ на Его позывные. Отныне — я увидел это в ещё одном сне — мы будем жить у Святой Горы. И, по–своему, как умеем, благодарить Его за всё, что Он для нас Сделал. Только так!

… 26 января 1991 года из Токио, факсом, пришел номер «Санкей шимвун» от 25–го января с моим интервью и сообщением «Всей Японии!»: 28 января «Додин–сан с супругой, дочерью и её семьёй депортируется в Израиль!».

Конец истории «Бакинского этапа»?

Как бы не так!…

По приговору Куйбышевского Обл. суда от 1 дек. 1941 г.

Александр Евгеньевич Голованов