Вениамин Додин - Поминальник усопших

Не слышали, не знали о них одни ленивые.

Только дружба с Натальей Николаевной, только счастье помогать ей растить с нею её дочерей и богоданного сына и опекать собственных своих племянников, — детей ещё, которых тоже нужно было тщательно оберегать от активных «наклонностей» мужа, — спасали до поры до времени ранимую психику светоносной женщины. И позволяли ей на какое–то время дистанцироваться (если возможно такое?) от собственного несчастья.

Но ведь вечно продолжаться это не могло — Великая княгиня ни физически, ни морально попросту не вынесла бы такого напряжения. Она на последнем пределе уже была! О критическом же состоянии её знали не многие. Врачи знали. Знал и по тяжкой болезни своей вынужден был молчать духовный отец её Преподобный Гавриил, старец Седмиезерной пустыни. Знал, конечно же, Владимир Фёдорович Джунковский, товарищ министра внутренних дел и секретарь князя Сергея (Между прочим, родной племянник друга и верного последователя Льва Николаевича Толстого — Николая Фёдоровича Джунковского. Богатейшего офицера–аристократа. Воспитанника Пажеского корпуса. Оставившего военную службу. Раздавшего всё своё имущество крестьянам. И по примеру учителя занявшегося земледельческим трудом). Да, Владимир Фёдорович знал точно! Знал и пытался заступиться исповедник её Дмитровский Серафим (Звездинский). И знала мама моя. С которой Великая княгиня с 1906 года пребывала сперва в добрых, но официальных, отношениях; позднее — года с 1908–го — в дружеских рабочих. А с началом 1–й Балканской войны, — с 1911 года, когда талант «Доктора Фанни» проявился во всём своём неназойливом блеске, а характер и воля меннонитки — во всей их цельности и силе, — в отношениях исповедально доверительных. Сестринских…

…Однажды — случилось это в самом конце 1913 года во время не заладившегося путешествия их по Палестине — Елисавета Феодоровна, решась, открылась ей: «Ещё лет десять назад явилась мне, Фанечка, спасительная мысль о смерти… Позднее, я, — взяв на себя величайший грех, — даже уверила себя, что сама способна — и должна — уйти из моей страшной жизни… Я же на виду у всех, как рыба в аквариуме под лампою. И чувствую, вижу, спиною ощущаю, как люди тычут вслед мне пальцами!… Остановила меня не гибель мучителя моего, нет! Но осознание глубины постоянно ожидаемого и изо дня на день — все прошедшие дни и годы — накликаемого нами же и всеми россиянами величайшего несчастья в семье сестры, которое я должна, которое обязана была разделить и с нею и с бедным Николаем Александровичем… Я же мамой посвящена была в нашу с Александрой семейную тайну страшной болезни, которую несём в себе мужскому потомству… И умирала не однажды, и воскресала не однажды вновь, узнав, сперва о рождении первой девочки — Ольги. Потом Татьяны. Потом Марии. Потом Анастасии… Все — с 1895 года — девять лет нашей жизни до рождения Алексея. И вот — случилось — родился мальчик…Main Gott, Main Gott, чего это мне стоило! И каждый раз долгие месяцы изнуряющего ожидания–страха… И нового воскресения… И вот… самое страшное осуществилось — родился долгожданный и самый желанный…великомученик»…

…После одной из тяжелейших (восьми часовой «показательной»!) операции в лазарете монастыря Августы Виктории на Масличной горе, мама и Елисавета Феодоровна вышли под усыпанное звёздами небо. Перед ними, на Востоке, — прямо от подножия исполинской башни звонницы, — как бы пала вниз и там пустынею распростёрлась на холмах древняя Иудея. Они были одни…Они — и Великие строки Великого поэта…о внемлющей Богу пустыне…

…И беспощадная действительность…

…Быть может, — и скорей всего, — для кого–то прозвучит такое кощунственно… Но мама, — не за долго до смерти своей, — сказала мне (будто по писаному прочла — случилось это в конце 1953 года, в Ишимбинском — на Тунгусках — моём ссылочном зимовье):

— «Она (Елисавета Феодоровна) рождена была Великой Страстотерпицею. Сперва повторила злосчастную судьбу Изабеллы, прекрасной дочери Филиппа 4–го «Красивого» Французского — невозмутимого и жестокого владыки. Не задумываясь, и не пожалев, — во имя всегда зло корыстных династических целей, — отдал он её в жены августейшему подонку — Эдуарду 2–му Английскому. Скоту! Ничтожеству!… Нравы этого общественного мужеложца известны были тогда — в начале 14 века(!) — всей Европе. Так, во всяком случае, свидетельствуют историки. Неужели же не ясно, что шесть столетий спустя, — в конце ХIХ — в начале ХХ-го веков, «Информационного», — о происходящем в семье Романовых откровенном и безжалостном, — нет, нет — жесточайшем уничижении Великой княгини, родной сестры Императрицы, осведомлен был весь просвещённый мир! Даже сами россияне, считающиеся прогрессистами…в массе своей слепо глухими. Должен был прозвучать С п а с и т е л ь н ы й (прости меня, Господи Боже мой!) В З Р Ы В бомбы Беса, — Ивана Каляева, — чтобы Святая эта женщина, опозоренная недостойным её «мужем», освободилась от зарвавшегося педофила. К тому же ещё человека истеричного и не порядочного» (подробности чего «вырвались» у автора в повествовании его «ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ»)…

Столетие с той поры прошло. Время достаточное, чтобы всё уяснить, всё пережить. И сказать правду. Ибо «De mortuis — veritas» — так учили древние. Но вместо того вновь ложь, ложь, ложь! И в 2007 году уже, в Тель–авивском(!) журнале от 24 мая — ещё одно настойчиво внушаемое пастве(?) «откровение», к сему русскоязычному еврейскому изданию вовсе не причастной причастницы Александровского подворья Старого города: «Незаслуженная клевета, сплетни в высшем свете, надуманные обвинения послужили поводом к созданию искаженного образа Великого князя Сергея Александровича, и началась его травля и преследования, закончившиеся трагической развязкой — в 2 часа 45 минут 4 февраля 1905 года брошенной в карету анархистом бомбой»… Бомба Каляева — в результате… преследования, травли из–за искаженного образа и надуманных обвинений(?) сплетен и клеветы в высшего света?… Всё — с ног на голову…

Бог мой! Так грубо, откровенно и бесжалостно попенять не повинную ни в чём святую мученицу сокрытием и отнятием самых великих мук Её… И это — из под пера, из уст тех, кто должен, кто обязан был, — хотя бы по службе, — свято хранить и нести потомкам каждый вздох души многострадальной… Читала ли сама автор, что ею написано?

Историки всевозможного пошиба любят вспоминать пикантные обстоятельства паломничество Великой княгини Елисаветы в узилище к убийце мужа, «дабы смягчить его сердце и обратить к вере»…Что ж, и такое можно — и должно даже — предположить. Но близкие к Ней в те драматические часы не сомневались: то была отчаянная попытка благодарной Женщины заставить Каляева, — несомненно возгордившегося бы Ея неординарным поступком, — просить государя о даровании ему жизни. И тем спасти не только душу его, но, прежде всего, естество!…Неахти как дорого стоившее в сравнении с благодатью, которую тот совершил…Среди «близких» маму не поминаю: тема даже 48 лет спустя оказалась для неё запретной! Однако, убеждён, что и она так полагала… «Близкие» — то — а сама Великая княгиня тем более — не забыли, что подставляя собственную жизнь, Каляев, — не за долго прежде броска «адской машинки» в экипаж генерал–губернатора, — карету с августейшими детьми само собою пропустил… И Елисавета Феодоровна надеялась…