Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

И, тем не менее, одна мысль не покидала его. Мысль об оставленной в России Кате. Тем более что ставший уже взрослым сын в письмах из Германии и в редких европейских встречах неоднократно, но настойчиво обвинял отца в бездеятельности. Того более, в непорядочности и даже в предательстве своей матери, брошенной одинокой «в далёкой варварской стране»-тюрьме.

Только как ответишь на упрёк сына? И что вообще можно поделать? Как встретиться только с ней хотя бы, запертой в стране-мышеловке?.. Но ведь для него это невозможно!

Да, невозможно! Исключено!

И всё же, всё же удивительный этот человек, — азарта и отваги которому не занимать было, — ради встречи с любимой и возвращения потерянного уважения сына рискнул всем что имел…Свободой и, конечно же, собственной жизнью. И в январе 1924 года бросился в Москву

…В январе 1918 года в Кременце на Волыни, — где с 1915 года, после Большого отступлении русских армий вглубь России, — расположился центр полевых лазаретов которыми руководила мама, — чекисты схватят моих родителей. И один Бог знает, чем бы это для них кончилось. Но уже первого марта, по приказу самого командующего оккупационными войсками фельдмаршала Эйхгорна, в захваченную немцами тюрьму Киева прибудет за ними начальник штаба Гренер!

…Подробности их освобождения — история отдельная.

Для отца – металлурга — по закрытии днепровских заводов занятого размещением бесконечного потока раненых, для мамы — четвертый год пятой ее войны склоненной в невыносимом напряжении над оперируемыми людьми, — для них месячная школа кременецкой, а потом и киевской тюрем стала откровением. Она открыла им звериную суть большевистского режима. В сравнении с ним рождественским спектаклем представились теперь самые дикие выходки калейдоскопически сменяющихся властей гетмана Скоропадского, Петлюры, Деникина, Махно, бесчисленных крестьянских и просто бандитских формирований.

Маме, — наученной своей профессией всё и за всех решать самой (буду повторять это многократно!), — предстояло действовать — в Кременецких ее лазаретах обреталось более девяноста тысяч (? – Д.Т .) раненых и тифозных больных. На порядок больше взывало о помощи население городка и окрестных селений и колоний. Невероятно, но, кроме мамы, с ее именем, спасать этих несчастных было некому! Потому-то родители мои и остались, не ушли с Кутеповым, зная точно какое будущее ожидает их с приходом большевиков. И тотчас же, марте 1918 года по выходе из киевской тюрьмы, родители отправились к себе под Кременец. Здесь впервые мама пережила совершенно не свойственное ей состояние абсолютной беспомощности. Ведь она так надеялась, что в наступившем хаосе и в провоцируемой Москвой анархии — в развале огромной русской армии — только военные медики с наработанной ими дисциплиной в состоянии организовать выживание хотя бы части брошенных на произвол судьбы обитателей лазаретов и тифозных бараков. Оказалось, именно врачи еще одетые в «царскую» форму стали отныне «законной» добычей всех охотников за москальской, дворянской и конечно же жидивской кровью — сонма выползших из под обломков рушащегося государства националистов, политиканов, грабителей. Потому не лечить, а защищать от погромов и грабежей медперсонал, нищенское госпитальное имущество, остатки оборудования необходимо было в первую очередь! Потому… значит, конец?..

Нет, оказалось, не конец.

...«Протокол» киевской Чрезвычайки — единственный известный мне документ, удостоверяющий дату возникновения... «контрреволюционной банды» — общества «Спасение», созданного действенным отчаянием мамы, отца, их единомышленников: «20 февраля 1918 года». Получается, оно было образовано ими еще в тюрьме?! Да, именно в тюрьме было оно организовано и действует многие годы. Работало оно до осени 1991 года, когда после встречи его устроителей, наследников их теперешних руководителей в Японии превратилось в Независимую международную ассоциацию волонтеров для помощи жертвам геноцида и произвола «Фонда Стаси Фанни Лизетты ван дер Менке» — фонда моей матери...

В апреле в Кременце родителей моих вновь посетил генерал Гренер. Он поинтересовался положением в медицинских учреждениях мамы. Она рассказала, что месяц назад у нее проездом был бывший командующий бывшей ее 5-й армии генерал Александр Зальф. Он «сознался»: фронт, само государство развалены; решать задачи полевой медицины в ее хозяйстве придется ей самой... Что же, такое отношение к раненым не ново — ведь то же услышала она еще во дни светлого праздника российского народовластия — на стыке февраля—марта 1917 года, когда вместе с отцом и Александром Кутеповым, получившим краткосрочный отпуск для поездки к родным, они добрались до Петрограда. Но там… ни принцу Ольденбургскому (одному из сонма высших чиновников на которого можно было надеяться!), но которого поспешно отстранили от руководства единственным дееспособным аппаратом Управления санитарно-врачебной эвакуационной части тотчас по отречении Николая, ни тогдашнему командующему Армией Драгомирову, ни тем более Керенскому, — всем им было не до «каких-то» госпиталей и лазаретов! Занятые политическими разборками и дележом синекур на зыбком болоте уже начавшейся смуты, они отказали маме даже в уже выделенных для ее учреждений медикаментах и оборудовании! Будто не о судьбе десятков, сотен тысяч русских солдат мама хлопотала.

Ничем не смог помочь даже сам «старик», всё ещё действующий (правда, только ещё с 1916 года) Главноуправляющий государственным здравоохранением и почётный член РАН Георгий Ермолаевич Рейн. Профессор мамин по Академии. Тоже все еще действующий, — пусть и «не присутствующий», — но всё же Член самого Госсовета! Но… совершенно сбитый с толку калейдоскопом навалившихся на него невероятнейших событий…

Кутепов, столкнувшийся с вопиющей несостоятельностью военных и гражданских властей Петрограда и возмущённый откровенной изменой их, попытался вмешаться в события. Но и он встретил то же непонимание, того более, откровенное злобное противодействие и остракизм деморализованных военных властей. Понял быстро, — и вовремя, — что с непрошенным своим фронтовым патриотизмом не ко двору пришелся. Ушел из-под грубого ареста (и расправы!). И, успев на Васильевский, к сёстрам попрощаться, — оказалось навсегда, — возвратился не без приключений в армию, на фронт. И там принять у обезножевшего Александра Александрович Дрентельна своих Преображенцев...

Печально: русские власти отказались участвовать в спасении русских. И теперь немец, начальник Генерального штаба германской армии, берется остановить гибель русских раненых, персонала, населения, помочь вылечить, поставить на ноги и отправить по домам хоть толику людей! Что это, генеральский фарс? Новый вид «шуток»? Но серьёзные немцы так не шутят, нет! И тотчас по отбытии Гренера они начали завозить к ней медикаменты, госпитальное оборудование и продовольствие, одежду и топливо... Медики глазам своим не верили! Но ведь везли же! Везли!.. И все же пугающе непонятна была избирательная щедрость немцев: завозили-то именно в мамины госпитали-лазареты! Она видела, что сами немцы свои очень ограниченные ресурсы расходовали экономно до скаредности. По их рассказам, население дома у них голодало отчаянно. Даже здесь, на Украине, пусть уже без войны, солдатские Butterdosen были куда как скромны. Главное же — по Брестскому договору они эшелонами вывозили в Германию хлеб и продовольствие, до последнего зерна опустошая и без того разоренную войнами голодающую Украину.