Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

Интерес к нему у Екатерины Васильевны возник давно. Чисто прагматический сперва. Дело в том, что юношею – гимназистом ещё – прослыл он настойчивым искателем и сборщиком, а потом тонким ценителем и даже точным оценщиком «произведений изобразительного искусства». Известность его в среде коллекционеров и жуков всякого рода росла стремительно. Росла востребываемость. Жить бы да грабить бы простаков, как Третьяковский и Ноэль Поляков. И добра наживать. Так нет же! Михаил Наумович наш по признанию истинный ценителей был искусства, и остался навсегда человеком безупречной репутации. Так сложилось, что дело он имел преимущественно с молодыми, юными даже, начинающими художниками. Причём жившими не в лучшие времена. И постоянно искавшими где бы и чего пожрать. Покупая у них картины Гаркави предупреждал: — Сегодня, будь Вы мастером с именем, Ваше полотно стоило бы в десять и много-много больше раз дороже той суммы, что я имею возможность Вам предложить; если я умру до прихода к Вам известности и даже Славы – Вы рискуете… Но если в любой перспективе у Вас появится оказия продать его по настоящей цене чем я теперь предлагаю, я немедля возвращаю Вам Вашу картину, а Вы мне – ту сумму, что я теперь Вам вручаю. И всё это нотаризируем. Nicht var?.. Что скажешь – порядочно и даже сверх того. Не сомневаюсь – именно за эту его порядочность он и отмечен был вниманием недоступной Гельцер. Естественным было членство Михаила Гаркави во всяческих отборочно-закупочных комиссиях и непременное председательствование этого самоучки-эрудита и ценителя в закрытых конкурсах-отборах картин молодых художников для именитых галерей и громких частных собраний. Самое главное, ищущие признания и заработка молодые таланты могли рассчитывать на поддержку и помощь этого удивительного в наш сверхпрагматический век и очень редкого для него состоятельного человека.…Помните? «Отдайте мою голову! Голову отдайте! Квартиру возьмите, картины возьмите, только голову отдайте!.. ». Так и было (если, как говаривал ещё один герой упомянутого романа буфетчик Соков, «голова не причём»).

Не пойму только зачем и за что безусловно интеллигентный автор «Мастера…» — бывший врач, с врачебной стези тоже дезертировавший — ославил узнанного абсолютно всеми любимца московской публики? Человека порядочного. Тоже врача. Что горше – благодетеля начинавших художников и друга незабвенной тётки моей, лишь перед Усом (булгаковским «другом») «повинной» в публичной порке, которой трижды в веке ХХ-м подверг его Катин супруг.

…После смерти Исаака Ильича сочинялись бесчисленные истории о том, например, что Левитаном «не написана ни одна серьёзная работа, мало-мальски отражающая еврейскую жизнь и традицию». Что «своими полотнами художник прославлял только одно православие». Вообще христианство. Что он умилительно изображая русскую природу подчёркивал божественное единение и даже отождествление её с осенённой крестами церковной архитектурой.

Не то – «неподражаемый Антокольский»!.. Видимо, изваяв Ивана Грозного, — известного демократа и радетеля угнетаемых и преследуемых инородцев, — тот крупно потрафил имиджу российских евреев. С чего бы ещё уделено ему столько внимания и спето такое число дифирамбов в насквозь еврейском (русском конечно) искусствоведении? Эти мои дилетантские рассуждения не являются — не приведи Господь — заявкой на попытку наглого дилетанта сравнивать недосягаемого моему пониманию мастерства двух великих евреев. Они дороги мне одинаково. Кроме того – и это для меня всего важнее — искусство их очень любили мама и отец. И Катерина Васильевна боготворила их! А вот уж она-то имела на то резон – владелица крупнейшей в России (в СССР потом) домашней картинной галереи и собрания скульптурных миниатюр…«В натури» — за народ обидно…

…И, конечно, права была Ефимовна, век отдавшая костюмерной Большого театра и знавшая «мир искусств» как змеелов свой домашний серпентарий: — «Акромя нас вспомнить Исаака некому».

Мы заказали кидуш. Свечечки зажгли на Спасоглинищенском, в синагоге. В Богоявления у Елоховской – в пределах церкви Николы обыденного шел ремонт… Дома у Кати зажгли свечи, перед которыми до глубокой ночи играл Святослав Рихтер. Играла Елена Фабиановна Гнесина. Пели Рейзен Марк Осипович и Мария Петровна Максакова… Потом рассказывал что-то обычно молчаливый Михаил Васильевич. После смерти друга он с супругой все годы ревностно ухаживал за могилою на Дорогомиловском кладбище. В моё время и меня туда водили. Когда весной 1941 кладбище начали сносить и очищать под сталинскую дорогу на Ближнюю дачу, а погребения перевозить на новое, Востряковское кладбище за Очаков по Киевской дороге, Михаил Васильевич, подняв друзей-художников, заставил московские власти перезахоронить прах Исаака Ильича на Новодевичьем. Рядом с Антоном Чеховым.

…А я по отъезде Нестерова всё ждал чуда, которое нет-нет происходило торжественными днями в тёткином доме. Дождался. Михаил Наумович, вроде ни к кому не обращаясь, спрашивал как всегда: — Нут-ко поглядим на чудеса? – Поглядим, говорила как всегда Катерина Васильевна. И взгромоздясь на лесенку-табурет начинала доставать папки с полотнами, картонами, листами. Огромные пакеты с рисунками Художника, этюдами, эскизами, деталями картин его. Известных всем. И неизвестных тоже, оказывается. Такоё у тётки бывает… Мы с гостями разглядываем их. Она поворачивает работы тыльной стороною к нам: «Несравненной Гельцер. Исаак Левитан» прописано было кистью автора на каждой. Заполненные слезами слепнущие глаза владелицы всего этого великолепия излучают счастливую гордость. И… всё еще не высказанную автору любовь свою – Левитан любил её. Она тоже – как брата. Она была однолюбкой. И принадлежала только своему Улану… А чудо – оно награда за верность.

«Но ведь и сама Гельцер была чудом. Она была гений с безразмерным – на весь Божий мир — сердцем. Однажды привела меня к себе — подобрала в тени колонны Большого в толпе фанатов: «Кто здесь самый замёрзший? Вот эта девочка самая замёрзшая…». Восхитительная Гельцер (в свите её поклонников я, конечно, состояла) устроила меня на выходные роли в летний Малаховский театр, где её ближайшая приятельница – Нелидова – вместе с Маршевой – обе прелестные актрисы – держала антрепризу. Представляя меня Екатерина Васильевна сказала: — «Знакомьтесь, это моя закадычная подруга Фани из перефилии»……Так и не написала о великолепной и неповторимой Гельцер…

Она мне говорила: «Вы – моя закадычная подруга». По ночам будила телефонным звонком, спрашивала, «сколько лет Евгению Онегину», или просила объяснить, что такое формализм. И при этом была умна необыкновенно, а все вопросы в ночное время и многое из того, что она изрекала, и что заставляло меня смеяться над её наивностью, и даже чему-то детскому, очевидно, присуще гению.