Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

…Уморительно-смешная была её манера говорить.

«Я одному господину хочу поставить точки над «i». Я спросила, что это значит? «Ударить по лицу Москвина (мужа сестры В.Д.) за Тарасову». «…С пятнадцати с небольшим лет новая ученица школы МХАТ, из-за гимназической свежести и завлекательности удивительных форм, она — с первых ученических дней — лидер нашумевших собачьих свадеб. К коим наш ищущий коллега И.М., — добропорядочный сорокалетний отец семейства и сыновей-очаровашек, — время от времени активно подсоединился» (В.И. Немирович-Данченко. «Генеральная репетиция». Б.1994).

«Книппер – ролистка, — говорила Екатерина Васильевна, — она играет роли. Ей опасно доверять». «Наша компания, это даже не компания, это банда». «Кто у меня бывает из авиации кроме Громова Михал Михалыча? Из железнодорожников кто? Я бы с удовольствием, например, влюбилась бы в астронома… Можете ли мне сказать, Фанни (Раневской), что вы были влюблены в звездочёта или архитектора, который создал Василия Блаженного?.. Какая вы фэномэнально молодая, как вам фэномэнально везёт!»

«Когда я узнала, что вы заняли артистическую линию, я была очень горда, что вы моя подруга».

Гельцер неповторима и в жизни, и на сцене. Я обожала её. Видела всё, что она танцевала. Такого темперамента не было ни у одной другой балерины в истории русского театра. Где-то у каких-то мексиканцев может… Гельцер – чудо!

…Детишки её… Пусть не её – племяши Федя и Володя – два мальчика в матросских костюмчиках и больших круглых шляпах, рыженькие, степенные и озорные – дети Москвина и её сестры, жены Ивана Михайловича, Елизаветы Васильевны. Екатерина Васильевна закармливала их сладостями и читала наставления, повторяя: «Вы меня немножечко понимаете?» Дети ничего не понимали, но ножкой шаркали… А она плакала… Слава Богу, Раневская не догадывалась почему (да так и не узнала до кончины тётки). Она ни о сыне своей благодетельницы не знала. Не успела увидать поразительно похожего на Федю и Володю мальчика в совершенно таком же матросском костюмчике – только без шляпы на голове, но с масочкою-судьбою в ручке — на Сталиным украденном нестеровском портрете…

…Рылась в своём старом бюваре, нашла свои короткие записи о том, что говорила мне моя чудо Екатерина Гельцер… Помню, сообщила, что ей безумно нравится один господин и что он «древнеримский еврей». Слушая её, я хохотала, она обижалась. Была она ко мне доброй, очень ласковой. Трагически одинокая, она относилась ко мне с нежностью матери. Любила вспоминать: «Моя первая-первая периферия – Калуга… Знаете, я мечтаю сыграть немую трагическую роль. Представьте себе: Вы моя мать, у вас две дочери, одна немая, поэтому ей все доверяют, но она жестами и мимикой выдаёт врагов. Вы поняли меня, и мы оба танцуем Победу!» Я говорю: «Екатерина Васильевна, я не умею танцевать». «Тогда я буду танцевать Победу, а вы будете рядом бегать!..»

Меня устроила в театр Екатерина Васильевна. Она вводила меня в литературные салоны. Помню Осипа Мандельштама, он вошел очень элегантный, в котелке и, как гимназист, кушал пирожные, целую тарелку. Поклонился и ушел, предоставив возможность расплатиться за него Екатерине Васильевне, с которой не был знаком. В одном обществе, куда Гельцер взяла меня с собой, мне выпало познакомиться с Мариной Цветаевой. Марина – чёлка. Марина звала меня своим парикмахером – я её подстригала. Гельцер ввела меня в круг её друзей, брала с собой на спектакли во МХАТ, откуда было принято ездить к Балиеву в «Летучую мышь». Возила меня в Стрельну и к Яру, где мы наслаждались пением настоящих цыган. Гельцер показала мне Москву тех лет. Это были «Мои университеты». Однажды, — много лет спустя, — Ахматова сказала мне: «Моя жизнь — это даже не Шекспир, это Софокл. Я родила сына для каторги…». И вдруг: «А для чего родила сына Катя?»… У меня остановилось сердце… «Екатерина Васи-ильевна?!?!!». «Екатерина Васильевна… Так она и Вам ничего не рассказала?..»)

«Я собрала редчайшую библиотеку, замечательную галерею, которую Россия называет «Малой Третьяковской»… Я, наконец, любима своими зрителями, каждый из которых неминуемо становится верным моим поклонником. Ежедневно со всех концов мира мне идут письма. И на сцене я счастлива. Но счастье личное — не на сценическое — счастье моё, оно не рядом как у «нормальных» людей… И я одна постоянно, и впрямь трагически одинока… А ведь в меня влюблялись достойные люди. Уважаемые мною сильные мира сего, оставшись свободными, — или намереваясь освободиться для того чтобы предложить себя в моё распоряжение, — домогались одного моего ответного слова, ждали одного взгляда, надеясь лишь на мимолётную улыбку! Смешно вспоминать: те, кто из них попроще, — в надежде на моё внимание, — пытались даже одаривать, задаривать даже… драгоценностями, ещё чем-то, вызывая бешеную зависть соперниц… Выходили из себя. С ума сходили – пачками глотая снотворное и даже вены себе вскрывая… И, тем не менее, наперебой делали безусловно искренние предложение руки и сердца… Я в это время была достаточно взрослой, — уже не девчонкою во всяком случае, — чтобы пусть иронически но трезво уметь оценить искренне тех «соискателей», из которых кто-то не мог — мне женщине — не нравится… Первая из первых, я, кроме «блестящей» придворной шелухи бриллиантоносцев, — окружена была действительно цветом величайшей, и безусловно богатейшей на крупные и яркие личности, Империи…

…Но сердце мое занято… И я… Я кощунствую, конечно, когда сетую на то что моё счастье где-то — не рядом… Да рядом же оно! Рядом! Оно со мною в душе моей. И разделено оно с Человеком не просто любимым. Но ещё и достойнейшим! Несомненно, самым достойным из всех живущих на земле… И это не гипербола соломенной вдовы» (Монолог Гельцер из «Исповеди любовницы Сталина». Англ. Изд.1. К.Лордкипанидзе, Л.Гендлин. Лондон-Тбилиси. 1959).

7 декабря 1902 года в Москве у Екатерины Васильевны и у ее Густава родился сын. Они нарекли его Эмилем. Принимали его в доме Благоволиных, хозяин которого заведовал гинекологическим отделением Катиной клиники на Кузнецком, исстари пользовавшей артистов Большого театра. Кормилицей ему определена была Вера Фомина, сестра Василисы Ефимовны Корневищевой — «Ефимовны». Восприемниками при крещении мальчика были Владимир Михайлович Бехтерев, друг Благоволиных, бывший с очередным визитом в Москве, и Тамара Платоновна Карсавина, подруга Екатерины Васильевны, балерина Санкт-Петербургского Мариинского театра. Няней, а потом и воспитательницей ребенка стала дальняя родственница Екатерины Васильевны Людмила Ренненкампф.

Мать проводила с сыном каждый свободный час. Отец... О! Он ведь был офицером гвардии и свиты. Все его время заполняла служба и переезды. Он и дочерей, Анастасию и Соню, увезенных их сбежавшей из Петербурга в Париж матерью, годами не видел. Мотивов вечного отсутствия Густава в обеих столицах было предостаточно.