Александр Глезер - Человек с двойным дном

Картины висели в небольшом зале, за которым был другой, просторный, с экспозицией грузинского портрета. Ее широко рекламировали, и зрители сперва утыкались в картины москвичей. Тбилисские живописцы изумлялись:

— Вот не думали, что в России такое возможно! Оказывается, у вас есть настоящая живопись!

Один из них даже принес свой холст и в знак солидарности повесил его рядом с немухинским. Большинство зрителей приходило дважды и трижды, и не только восторженная молодежь, но и титулованные народные и заслуженные художники. Вдобавок, главный редактор грузинского журнала «Советское изобразительное искусство» вдохновился дать хвалебную статью о русских модернистах. Уже приходил от него фотограф, уже снял картины и на цветную, и на черно-белую пленку, но…

На четвертый день после открытия передо мной возникает осанистый армейский полковник (в Тбилиси расположен штаб Закавказского военного округа) и в крик:

— Мало грузинам своих формалистов! Еще и наших тянут! Сегодня же пошлю телеграмму в Москву в КГБ!

Знаменательная реакция! Не в министерство культуры, не в Союз художников, даже не в ЦК, а именно в КГБ как в некий культурный центр. Я, признаться, не поверил вояке. Не станет же он действительно телеграфировать на Лубянку! Поорет и отойдет. И ошибся. Наутро, проезжая мимо, гляжу, зал открыт. А час-то неурочный. Захожу и вижу: холеный красавец Лежава сам дрожащими белыми руками снимает со стен картины. Повернувшись ко мне, шепчет:

— Нужно сейчас же все это забрать и увезти!

Полковник не обманул, и отклик Лубянки был молниеносным. Но тбилисская выставка свою функцию уже выполнила. Художники торжествовали. А орган партийного бюро и правления МОСХа, газета «Московский художник» громко тявкнула, поместила 26 мая сразу два материала: «Быть достойным почетного звания страны Советов» и «Не извращать советскую действительность!» Почти четыре месяца прошло со времени судилища на комбинате, и, наконец, разродились — допекла их тбилисская вылазка. Второму материалу сопутствует длинный подзаголовок: «Из решения совместного заседания партийного бюро и местного комитета комбината декоративно-оформительского искусства с творческим активом».

Что же они сварганили? Прежде всего припомнили Оскару его лондонскую двухгодичной давности персональную выставку:

«Как советский гражданин и художник О. Рабин не нашел мужества выступить в печати с протестом против устроенной без его ведома выставки его работ. Такое отношение следует рассматривать, как беспринципность, политическую близорукость и притупление бдительности у Рабина, а также как отсутствие чувства гражданского долга и патриота за свою Родину. В своих работах Рабин искажает образ нашего общества. Они порочат завоевания советского народа, его быт и культуру. Творчество Рабина… накладывает тень на советский строй, дезинформируя зарубежного зрителя о нашей действительности и давая повод для разнузданной болтовни капиталистической пропаганды против нашего государства».

Пнули Кропивницкого и Вечтомова: «Так называемое «творчество» Кропивницкого и Вечтомова также является чуждым нашей идеологии и не может быть приемлемым для советского общества и изобразительного искусства. Их безыдейные произведения не нацеливают советского человека на выполнение задач, поставленных перед советским народом партией и правительством, наоборот, идут вразрез с этими задачами изобразительного искусства в деле пропаганды идей партии».

Не забыли и про меня:

«Партбюро, местный комитет и творческий актив обеспокоены тем, что в рабочем клубе официально подвизается в роли организатора — всевозможных выставок некий «поэт» Глезер, который собирает вокруг себя «непризнанных гениев» типа О. Рабина и ему подобных, скупает абстрактную живопись и устраивает подпольные выставки. Глезер организовал и выставку двенадцати художников, явившуюся в прямом смысле политической и идеологической диверсией… Партийный актив считает опасным и недопустимым дальнейшее влияние Глезера, проповедующего буржуазные идеалы среди молодежи, и строго осуждает его вредную «идеологическую» деятельность».

Вот так-то. Рабин, Кропивницкий, Вечтомов не художники, а я не поэт. Мы не больше не меньше как идеологические и политические диверсанты.

Второй материал не лучше, и выдержан в том же воинственном тоне:

«Некий Глезер, именующий себя «поэтом», пытался организовать в клубе «Дружба» выставку двенадцати художников, пропагандирующих чуждое нам абстрактное, формалистическое искусство… Всем, собравшимся на обсуждение этого вопроса, стало ясно, что организаторы и устроители частно-предпринимательской выставки преследовали цель апелляции к мировому общественному мнению. Только этим и нужно объяснить, что приглашение на эту выставку в первую очередь получили десятки аккредитованных в Москве корреспондентов западно-буржуазных газет и агентству также представители различных посольств буржуазных стран. Все они не замедлили появиться в залах клуба «Дружба», едва Глезер и его компаньоны закончили развеску своих полотен».

Тут уж наша выставка стала не только идеологически вредной, но и частно-предпринимательской. Но ведь на ней картины не продавались. Неважно. Зато звучит впечатляюще. Торговцы Рабин и Глезер!

Еду в редакцию «Московского художника»,захватив с собою еженедельник «Литературная Россия», в котором как раз в этот день — подборка моих стихов. Швыряю его на редакторский стол:

— Почему ваша газета печатает клевету? Вот мои стихи, а вы пишете, что «я именую себя «поэтом»? Кто вам сказал, что выставка была предпринимательской?

Флегматичный, медлительный редактор обеспокоен, оправдывается:

— Это передано нам партийным бюро комбината. Мы обязаны были опубликовать.

— А если они вам завтра пришлют информацию о революции на луне? Вы ее тоже тиснете, не проверяя факты? И какой хамский тон!

Он ерзает на стуле:

— Вы можете составить опровержение.

— Напечатаете?

— Да-да! Пишите, что хотите. И про клевету, и про тон… Только выразите сожаление, что организовывали идейно-вредную выставку. — И, хлопая ресницами, смотрит, как невинный младенец.

Ах, ты, прохвост! Тебе нужно мое раскаяние? Потому соловьем и разливаешься? Нет, с тобой разговаривать бессмысленно. Ты в самом низу чиновно-партийной лестницы. Двинем повыше. В горком партии к заведующему отделом пропаганды и агитации.

За столом желтый высохший человечек, чем-то напоминающий головастика. Пока я выкладываю претензии, он упорно молчит и лишь порою нервно облизывает длинные тонкие губы. Хотя стоит жара, его руки затянуты в черные кожаные перчатки, и до меня не сразу доходит, что под перчатками не живые пальцы, а протезы. Разволновавшись, он сует в рот сигарету. Зажигаю спичку, чтобы дать прикурить. Отказывается: