Александр Глезер - Человек с двойным дном

Аскетичное лицо Златы Владимировны недвижно. Губы едва шевелятся.

— Приедут ли?

— Конечно! Сегодня же с ними поговорю…

Я воодушевляюсь. Слабая надежда на чудо вспыхивает во мне. Вдруг в кабинет заходят трое — парень и двое пожилых, видно муж с женою.

— Лев Вениаминович, — спрашивает парень, — можно выставку посмотреть?

— Какую выставку? — удивляется директор.

— Вчерашнюю.

Лидский пожимает плечами:

— У нас никакой выставки не было.

— Но я же сам ее смотрел, и вот сегодня родителей привел.

— Наверно, ошибся адресом.

Парень краснеет.

— Я пока еще не спятил. В этом клубе пять лет в самодеятельности выступаю!

— Знаешь что? Если ты спрашиваешь, была ли выставка, то я отвечаю — нет! Спорить мне с тобой некогда!

Дверь за ошарашенным семейством захлопывается. Непрерывно звонит телефон. Директор автоматически твердит:

— Не было! Не было! Не было выставки!

Появляется еще один посетитель. Идет с палкой, уверенный в себе, немного прихрамывая. Говорит вежливо, с небольшим иностранным акцентом:

— Могу ли я посмотреть выставку?

— Какую? — вновь неподдельно удивляется Лидский.

— Которая состоялась вчера.

— Да говорю же я, не было у нас выставки!

Иностранец гневно стучит палкой об пол.

— Я — корреспондент газеты «Юманите»! Вчера ее посетили мои коллеги из буржуазных газет. Опять вы закрываете выставки, идиоты! А расхлебывать нам! — Он резко поворачивается и выходит.

Злата Владимировна нервно теребит бумажку. Я снова иду в наступление:

— Уверяю вас, лучшего выхода нет! И обещанное выполним, и все на высоком уровне проведем (их языком говорю, может дойдет).

— Попробуйте, — выдавливает она.

Комсомольский инструктор глядит на меня сочувственно. Позже, выйдя со мной в коридор, он говорит, что проблема с выставкой решается не в горкоме уже, а в ЦК, и низовым работникам необходимо дотянуть до завтра — дождаться приказа.

— Может, умный дадут приказ?

Инструктор усмехается.

Наутро дома жду звонка Златы Владимировны. Проходит час за часом — молчание. Звоню в партком на завод — прячется. Наконец, поймал:

— Слуцкий и искусствоведы будут! Согласны! Что с обсуждением?

— Обсуждение отменяется!

— Что?!

— У меня нет времени объяснять!

Ах, так!

— Сегодня же вечером, когда люди придут на обсуждение, прямо на ступеньках клуба устрою пресс-конференцию для иностранных журналистов!

Через десять минут звонок. Слуцкий басит в трубку:

— Саша! Не надо скандала! Какая еще пресс-конференция? Сейчас выставку закроют, зато, когда поутихнут страсти, месяца через два-три снова откроют. Мне в горкоме твердо обещали. И дискуссию проведут!

— И вы им верите?

— Я — коммунист!

Эх, Слуцкий, Слуцкий! За утро перестроился человек! Недаром недавно эпиграмма родилась:

Снова еду в клуб, где в кабинете меня встречает Злата Владимировна, Лидский и дружинники с завода. Злата Владимировна смотрит куда-то в сторону:

— Не торопитесь, не торопитесь… Еще подумаем, согласуем… — К телефону не подпускает никого. Жадно хватает трубку при каждом звонке, похожая на солдата, ежеминутно отдающего честь. Монотонно повторяет: — Не знаю, не знаю, не знаю…

Догадываюсь, ждет распоряжения из ЦК. Дождалась, наконец. Выпрямилась, сжала узкие губы — вся готовность и подобострастие:

— Конечно! Хорошо! Понимаю! — И ко мне:

— Художникам немедленно взять картины и уехать! Машина во дворе (какая молниеносность действий, впрочем, всем понятная, время за три часа, и боятся, нахлынут зрители; потому-то с черного хода нас выпроваживают).

— А что произошло? — невинно, будто ничего и не ведаю.

— Ничего. Уезжайте!

Иду к художникам. Они в клубе с утра и слышали, что есть такой план: отправить их домой, а пришедшей публике объявить, что модернисты испугались обсуждения и увезли картины. Дубовый вариант. Неужто кто поверит? За пятьдесят лет не поумнеют никак. А с другой стороны, ведь впервые за полстолетия закрывать выставку приходится публично, на глазах у всего мира. Что ж, прохлопали открытие, так позорьтесь, коль нравится.

Возвращаюсь и вежливо:

— Дайте нам справку, что обсуждение не состоится, и мы уедем.

— Никаких справок! Обойдетесь!

Как обычно, вежливость принимают за слабость.

— Без справки с места не сдвинемся.

И тут же низколобый дружинник:

— Злата Владимировна! Ну тогда мы картины поломаем и выбросим! — И к двери.

А я, не повышая голоса:

— Злата Владимировна, если вы хотите, чтобы сегодня вечером все радиостанции передали, что советские хунвейбины уничтожили картины , благословите эту операцию.

Она, видно, что-то поняла:

— Петр, не смей!

Замер Петр, как собака послушная, и остальные дружинники переминаются с ноги на ногу. Да и Злата Владимировна не знает, как поступить. Почти как в песне Галича — и дать справку нельзя, и не дать — нельзя. Но сообразила, кому несогласованный с начальством документ подписывать, и вкрадчиво:

— Александр Давидович, вы организатор, вам и поручаем подписать справочку.

— А печать поставите?

— Поставим (выхода-то у них нет!).

Отдаю художникам бумажку, честь по чести составленную, круглой печатью заверенную, и дружинники, уже не озверевшие нелюди, а услужливые лакеи, так и сяк нас обхаживают:

— Давайте поможем, тяжело, наверное.

— Нет, ничего.

— Тяжело, тяжело.

И несут дружинники картины в два грузовика, и загружают их, и конвоируют, то-есть сопровождают нас, до последней квартиры, чтобы кто-нибудь случайно не вернулся.

Но на том история не кончилась. — Районные власти стянули вечером к клубу милицию и тех же дружинников. Взялись молодцы за руки и никого к дверям близко не подпускали. Изобрели новую версию: обсуждение не состоится, так как в зале встреча избирателей с депутатом райсовета. Люди не верят, стараются прорваться внутрь, но тщетно. Насмерть стоят дружинники плечом к плечу, каменные лица, только желваки под скулами ходят. Иностранные журналисты, конечно, не зевают — фотографируют. Запечатлевает события кинокамера. В эти дни улетал в Италию Подгорный. И ему, поднимающемуся по трапу гордого лайнера, дотошный римский журналист вдогонку подкинет коварный вопрос:

— Господин президент, вы знаете, о чем вас прежде всего спросят в Италии — почему в СССР опять закрывают выставки?

— Какие выставки? — возмутится президент и вызовет в аэропорт тогдашнего министра культуры Фурцеву. Но и она ничем не сможет ему помочь. Работники КГБ и партаппаратчики, закрывавшие 22 января 1967 года в клубе «Дружба» экспозицию картин неофициальных живописцев, ничего министерству культуры об этом не сообщили. Впоследствии в горкоме партии мне скажут: «Из-за вас на два часа задержался самолет с Подгорным».