Александр Глезер - Человек с двойным дном

— Среди них только Рабин умеет рисовать.

А я словно приклеился, и на мгновенье Абакумов становится жестким, как в клубе «Дружба»:

— Если такие картины вам нравятся, то покупайте их и вешайте у себя дома! — Однако моментально спохватывается и вновь превращается в обаятельного милягу: — Все бросить бы и заниматься живописью! Но кто-то же должен и здесь работать!

Так мирно он со мной калякал, что один из горкомовцев принял меня за своего, подошел и спрашивает у Абакумова:

— Ты слышал, что произошло в Минске?

А в Минске на съезде писателей белорусы устроили обструкцию редактору журнала «Знамя» Вадиму Кожевникову. Надоели им понукания и поучения из Москвы. Напрасно увещевали из президиума расходившихся делегатов, напрасно ссылались на исконное белорусское гостеприимство. Не помогло. Но не в горкоме же партии давать Глезеру об этом информацию! Спохватился соловьевский инструктор по живописи:

— Потом, потом расскажешь! — И мне: — Обязательно звоните и заходите.

На улице вспоминаю абакумовский совет: «Вешайте картины у себя». Знать бы ему, что они уже висят. Я еще до выставки хотел купить несколько работ, после же ее закрытия подумал: «А не создать ли постоянную экспозицию дома? Как станут ликвидировать такой музей?» Художники горячо поддержали мою идею. Многие продали картины в рассрочку, кое-кто и подарил. Когда в конце февраля я уезжал в командировку, стены нашей комнаты были уже сплошь увешаны живописью и графикой.

В командировку? От чьего имени, кто после случившегося отважился меня послать? Молодежно-комсомольский журнал «Смена»? Да еще для устройства в редакции выставок армянских и грузинских художников? Невероятно! А как же запрет Соловьевой? Не знали, не знали в «Смене» о моих прегрешениях, а когда узнали, то взвыли. Звонит в Тбилиси Майя, в голосе слезы. На каком-то Всесоюзном совещании редакторов Фурцева назвала меня «враждебным элементом». Майин шеф, заведующий редакции русской советской поэзии в издательстве «Советский писатель» Егор Исаев, пришел с совещания и сформулировал четче: «Классовый враг». Прибежали, с трудом переводя дух, из «Смены» за моим тбилисским адресом. Будут отправлять телеграмму, отзывать обратно. Никакие выставки не нужны! Мы с вами незнакомы. Вы с нами.

Ну, кто кого обгонит! Шлю в «Смену» телеграмму, что вылетаю с грузинским художником и его картинами и прошу на аэродроме нас встретить. А на завтра притаскивают телеграмму редакционную. Но мои тбилисские родственники ее не принимают. Объясняют почтальону, что я остановился не у них, а где-то. Перехитрил я комсомольцев!

Однако до отлета нужно вновь заглянуть в Союз художников Грузии. Тут, кажется, наклевывается занятная штука. Зашел я, как только прибыл в Тбилиси, к председателю Союза Зурабу Лежава, а он спрашивает:

— Что это за скандальная выставка у вас в Москве была? Двадцать четвертого января на Всесоюзном пленуме Союза художников только о ней и спорили. Вучетич и Томский [3] Вучетич и Томский — скульпторы. Академики-сталинисты. набросились на Шмаринова [4] Шмаринов — тогдашний председатель МОСХа. , мол, его либерализм привел к модернистской выставке. Чуть не подрались… Мы ничего не поняли.

Что ж, из первых уст и послушайте. И фотографии картин при мне — посмотрите. Ничего не утаивая, рассказал о московских событиях и был несказанно удивлен, когда Лежава и его заместители единодушно:

— Надо устроить выставку вашей коллекции в Тбилиси?

Снова напоминаю им о возможных осложнениях. Не страшатся грузины. Смеются в черные усы. Если так, я согласен. Лишь выдвигаю условие: необходим каталог, напечатанный в типографии. Колеблются, не дорого ли обойдется.

— Без репродукций. Только укажите, что моя коллекция, фамилии художников и названия работ.

На это идут без колебаний. А для меня и ребят каталог крайне важен. Тбилисская экспозиция будет их первой официальной выставкой в СССР. До сих пор показывали их картины в научно-исследовательских институтах или клубах при предприятиях, и начальники от искусства задирались: «Вас выставляют непрофессионалы, которые ничего в живописи не смыслят». Что эти начальнички скажут, коли не кто-нибудь, а Союз художников организует выставку? Насчет каталога есть и другая мысль. Вполне могут в случае надобности пришить, что я самочинно захватил зал. Тогда-то и суну под нос им каталог!.. Чудак! Как будто поможет! Скажут, что сам напечатал, изловчился, обошел цензуру. Но это случится позже. Пока же я лечу в Москву с художником Джемалом Хуцишвили, его картинами и планом тбилисской выставки. Между тем в столичных журналах уже начали сгущаться тучи. В «Смене» переводы напечатали, но мою фамилию сняли. Редактор извинился, мол, произошла ошибка. Из корректуры мартовского номера «Знамени» сняли и переводы. То были как бы первые предупредительные красные сигналы опасности. Но я ими пренебрег и в мае повез коллекцию в Тбилиси.

Выставку вначале открыли в помещении при Союзе художников на четвертом этаже старого дома на проспекте Руставели. По замыслу организаторов она была закрытой, то есть только для живописцев. Но Тбилиси — это Тбилиси. У художников есть братья, сестры, родители, друзья, друзья друзей… Так что термин «закрытая» служил лишь дымовой завесой. Приходили все, кому не лень. А когда экспозицию увидел парторг Союза художников скульптор Гульда Каладзе, он воскликнул:

— Замечательные картины! Почему мы их прячем здесь?

И выставка на второй день переехала и очутилась, как ни смешно, напротив ЦК и Совета министров Грузии. При этом меня попросили унести и спрятать одну работу. Заместитель Лежавы указал на рисунок Вали Кропивницкой «Затопленные церкви». Он навеян действительным происшествием, когда при строительстве Волжской плотины безжалостно затоплялись старинные церкви. В 1971 году мне довелось плыть пароходом по Волге, и я видел, как над водой одиноко и печально, словно взывая о помощи, подымались верхушки колокольни, столь знакомой по рисунку Кропивницкой. На нем два ее обычных фантастических существа с грустью и горечью глядят на церковь, медленно погружающуюся в пучину вод.

Спрашиваю:

— Почему?

Он на ухо:

— Сам понимаешь.

— ?

— Не притворяйся. Все об этом только и твердят.

— Честное слово, не понимаю!

Заместитель рассердился, придвинулся еще ближе:

— Да ведь это Кремль и кремлевские ослы!

Ну и восприятие! Невольно припомнишь слова Пикассо: «После того, как картина написана, она живет своей собственной жизнью в зависимости от того, кто ее смотрит». Лишь советский человек, которому с детства достопочтенная «Пионерская правда» и не менее достопочтенные поэты-песенники, и вся прочая печать, радио и телевидение вбивают, вталкивают, вгоняют небылицы о мудрости и величии хозяев Кремля, — может до такой степени отталкиваться от них, чтоб усмотреть их образы в рисунке Кропивницкой.