Альберт Цессарский - Жизнь Дмитрия Медведева

Сняли комнату. И пошли рожать детей… Тринадцать народили, да двое умерли.

Все, казалось бы, шло само собой. Коля стал уважаемым мастером Николаем Федоровичем. Мать суетилась, стирала, шила, штопала и ворчала, старела. Своими силами срубили и построили добрый, на две половины, дом, сад посадили. Росли дочери и сыновья. И мечтали родители выучить детей, вывести их из этого каторжного сословия в люди. Чтоб и не вспоминать после… Только не получилось так. Уже не могло получиться.

Перед самым рождением одиннадцатого — Мити — в Бежице произошел бунт.

Была троица. Голытьба гуляла. Под вечер возвращались с традиционной ярмарки из Брянска. Орали пьяные песни.

И вдруг страшный, полный отчаяния крик женщины. На дороге мать билась над телом убитого мальчика. А над ними, пьяно качаясь, стояли мужчины. Соседка, плача и причитая, рассказывала: дети играли на улице, напротив заводских ворот, мальчик швырнул камень в пробегавшую собаку, хозяин собаки — заводской сторож — сорвал с плеча винтовку и выстрелил в мальчика. И убил. Мужчины слушали, скрипели зубами.

— Детей наших — как собак?!

Толпа грозно качнулась и пошла на ворота, откуда был выстрел. Сторож сбежал, и ворота были заперты. И оттого, что ворота не поддались сразу, а нужно было нажать, ярость перелилась через край.

— Поджигай!

Рыжие языки пламени лижут стены мастерских. Костром полыхает крыша. Рушатся стропила. Уничтожается чужая собственность, чужое богатство, то, что час назад казалось недосягаемым, неприкосновенным, что делало одних господами, других рабами. Прыгает по господским крышам красный петух — душа поет! Хорошо!

Всю ночь опьяненные короткой свободой, безнаказанностью, сознанием своей силы носились молчаливые толпы по Бежице, освещенной заревом пожаров. Молча жгли. Молча и деловито били стекла. Из разбитых лавок торопливо и хоронясь, избегая встречных, уносили свертки, узлы и мешки.

А наутро — похмелье. На улицах Бежицы солдатские патрули — прибыли две роты Каширского полка. Стучат прикладами в двери, у кого находят награбленное, арестовывают.

И никто никого не поддерживает — жгли сообща, а грабили в одиночку. И теперь каждый спешил избавиться от улик. Подбрасывали к соседским заборам. Кто-то даже накинул чужой корове на рога каракулевое манто и погнал по улице — пускай полиция снимает.

А потом увольнения, ссылки. И тот же голод, те же заботы, то же отчаяние.

Митя родился в августе. Мать, рассказывая об этом, всегда добавляла: вскоре после первого бунта. И всякий раз так ярко пересказывала подробности, что Митя потом долго еще верил, будто сам все видел.

— Такая наша судьба, — вздыхала мать. — Плетью обуха не перешибешь. У кого сила, тот и голова. Наша доля — господская воля…

В архиве охранки есть донесение о первых требованиях бежицких рабочих: даешь бесплатные веники в бане и заводского быка в стадо. Дальше этого их мечты и надежды тогда еще не шли.

Но не миновало и трех месяцев после бунта, как на заводе уже проходит хорошо организованная забастовка, выдвигаются требования о сокращении рабочего дня и повышении заработной платы. В документах жандармского управления Орловской губернии появляются секретные донесения об организации на заводе студентом-практикантом Карцевым кружка социал-демократического направления. Кружок носит безобидное название «Союз сознательных рабочих», создает кассу взаимопомощи. Но именно этот кружок стал организатором забастовок. Начальник Орловского губернского жандармского управления 23 марта 1899 года специальным письмом поручает брянскому отделению выяснить, кто из жен рабочих недоволен участием мужей в кассе «Союза сознательных рабочих», где числится уже более 500 человек. Однако удалось дознаться о недовольстве только одной женщины, боящейся нелегальщины.

Вскоре Карцева арестовали и сослали в Вологодскую губернию, где он умер от чахотки. Но организация на заводе сохранилась. В 1903 году она, очевидно, обзавелась собственной типографией. То и дело агенты охранки сдирают с ворот, с заборов и стен, отбирают у рабочих листовки РСДРП, прокламации с призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

22 октября 1905 года семилетний Митя Медведев с группой заводских рабочих ушел в Брянск на демонстрацию. На всю жизнь запомнил он полицейскую расправу над безоружными рабочими. На Митиных глазах застрелили студента технического училища Васильева. Мальчик видел красное полотнище, развевающееся на ветру, порхающие над головами листки прокламаций, булыжники, вывороченные из мостовой, он слышал песни революции… Когда он под вечер вернулся домой, отец лежал на кровати, обложенный примочками, в кровоподтеках, и тихо стонал. В тот день черносотенцы жестоко избили его на заводе.

Богатые и бедные, они и мы — таким Митя видел мир с первых сознательных лет. Слово «революция» вошло в его сознание само собой, с потоком жизни, с разговорами взрослых, с фантастическими историями, которые по вечерам придумывали и таинственным шепотом пересказывали друг другу мальчики.

С ранних лет у Мити было обостренное чувство справедливости. Брат его Алексей (погодки, они с Митей в детстве были неразлучны) вспоминает, как однажды в городском саду они увидели: два хулигана пристают к девушке. Митя, не колеблясь, бросился на помощь; хулиганы убежали. Но у выхода из сада братьев встретила уже целая банда. Предводитель пошел на Митю с ножом. Дело складывалось скверно. И тут Митя поднял голову и спокойно сказал:

— Ударь!

Была ужасная секунда неподвижной тишины. Хулиган опустил руку и, бранясь и отплевываясь, пошел прочь.

И все-таки Мите отомстили: в глухом переулке вечером подкараулили, накинули на голову мешок и страшно избили железными полосами. Но это не отучило его от сострадания. Сердце его все так же откликалось на чужое горе. И когда в 1912 году Черногория начала войну против турецкого владычества на Балканах, он решил немедленно отправиться на помощь.