Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

С 1991 до 2000 года я работал как профессиональный политик, будучи обладателем мандата Саксонской земельной врачебной палаты и председателем палаты главных врачей Мульденталя. С 1999 до 2003 года был членом правления вышеназванной палаты. В 2002–2006 годах занимал должность уполномоченного по правам человека Саксонской земельной врачебной палаты. В 1997 году я начал сопровождать как переводчик и шофер по совету моей второй жены Гизелы гуманитарные транспорты в Белоруссию и на Украину организованные диаконией Аннаберга-Буххольца под руководством Марка Швана. В сентябре 2003 года я был награжден крестом «За заслуги» на ленте.

В течение многих лет меня постоянно спрашивали, было ли время в изоляции страшным и невыносимым. Мы, дети, естественно, очень страдали от замкнутости. Но дети легко адаптируются. И мы были благополучно устроены. Мы не голодали, жили в безопасном месте и в чистейшей окружающей среде. Папа был полностью занят профессионально. Плохо было только матерям и женам, которым труднее всего было свыкнуться с этим миром. И нам безмерно повезло с родительским домом, так как благодаря местным обстоятельствам семья полностью концентрировалась на детях. Мы обязаны интенсивным занятиям родителям, дяде Франку и немецким семьям, которые дали нам незаурядное образование духа и интеллекта, за что нам никогда не отблагодарить их в достаточной степени.

Отрицательным, по моему мнению, было только то, что вынужденная изоляция и жизнь в диаспоре была как раз в переходном возрасте, что не позволило нам выработать нормальное поведение. В принципе, мы были, когда вернулись в 1955 году домой, не приспособлены к жизни. Мы не знали, как вести себя по отношению к посторонним, как решать конфликты, так как они в течение многих лет были отстранены от нас. Мы не набрались опыта, как обходиться с партнерами, нам ли надо приспосабливаться или им. Мы были также беззащитны от определенной враждебности по отношению к нам немцев ГДР, так как мы были не в состоянии понять причины. Мы считались русскими» и чувствовали сильную антипатию. Помню, как мои сокурсники атаковали меня по поводу событий в Венгрии в 1956 году такими словами: «Твои русские совершают убийство в Венгрии!» Такое отношение закончилось только, когда я начал в 1961 году мою трудовую жизнь и научился обходиться более сдержанно с отображением моего прошлого. Судьбы «русских» детей игнорировались в обеих частях Германии. В ГДР мы могли только говорить, что жили в Советском Союзе, и должны были умалчивать о деталях. Когда я претендовал в 1974 году в Берлине-Лихтенберге на место главного врача и ответил в анкете на пункт «пребывание за границей» «да, в 1946 – в 1955 гг. интернирован в Советский Союз», я был вычеркнут из списка секретарем партийной организации из-за клеветы на Советский Союз. То же происходило и в ФРГ. Это сказалось, когда при открытия счета для моей пенсии при БФА я узнал, что для этого периода нашей жизни нет соответствий в формулярах и компьютерах. Они не могли понять тот факт, что молодой человек два года не мог приступить ни к какой работе после аттестата зрелости, а также и ответ на вопрос, искали ли вы работу: «Нет, это было там невозможно!» Тогда было решено: «Безработный!».

В Библии написано:

«Но да будет слово ваше: «Да» – «да»; «нет» – нет»; а что сверх этого, то от лукавого».

И я говорю этим десяти годам: «Да!»

Эпилог

2 августа 2002 года я летел в Москву чтобы посетить впервые пятьдесят лет спустя Обнинское. В Белоруссии я познакомился во время одной из моих гуманитарных акций с Игорем Сениным, который сообщил мне, что он родился в Калужской области, «вблизи» Обнинска, и предложил посетить это место вместе. Я поехал со смешанными чувствами. Не растревожит ли это меня? Игорь встретил меня в аэропорту Шереметьево и повез в сильную жару по «Внешнему кольцу» 10-колейной автотрассы на окраину Москвы, где мы устроились в его квартире на 11-м этаже типичного московского высотного здания. Во второй половине дня мы спустились в знаменитое метро, которое по сравнению с 1952 годом оставило довольно нерадостное впечатление. Стоя на эскалаторах, молодежь больше не читала, а усердно пила баночное пиво. Мы приехали в центр города, который настолько мало изменился, что я взял на себя обязанности гида. Для Игоря Москва была чужим городом. Внезапно время вернулось назад. Я ожидал с нетерпением незабываемый запах, который в свое время распространялся из московских пригородов и который я чувствовал еще в 1965 году. Его теперь не было. Только выхлопные газы, дым и смрад. Совершенно очевидным было «западничество», которое отражалось в предложении товаров, в особенности в ГУМе, знаменитом универсальном магазине, построенном во французском стиле на Красной площади. Люди были одеты пестро, город кишел подвыпившими демобилизованными, что вызвало значительное присутствие милиции. Красная площадь оказалась закрытой, мавзолей стоял там осиротевшим. Знаменитая смена караула с печатным шагом, который казался мне всегда смешным и унизительным, происходила на противоположной стороне Кремля, на Манежной площади перед памятником неизвестному солдату Бесчисленные английские названия, написанные кириллицей, выглядели смешными.

К моему сожалению, на Москву налетела всеми страстно ожидаемая сильная гроза. «Ты приносишь нам счастье, Клеменс!» – сказал Игорь. Мы забежали в первый попавшийся ресторан и насладились несравненным борщом. Следующим прохладным, но солнечным днем мы отправились в путь. Превосходная автотрасса на Обнинск, так называемая «Киевская» – к сожалению, мы не поехали по привычной дороге через Подольск – быстро привела нас к цели. Этот ландшафт с березовыми лесами! Этот чудесный воздух, разбудивший старые воспоминания, привел меня почти в эйфорию. Я больше не боялся упасть на колени. И вдруг у меня перехватило дыхание. Обнинск! Я приехал в типично русский крупный город, который простирался от старого вокзала на юг по направлению к реке Протве. Я сказал: «Игорь, нам надо только найти школу имени Шацкого, а дальше я знаю, что делать!» Мы стали ее искать! Внезапно, без заметного перехода вид нового города изменился. Между великолепными деревьями появились известные старые строения, оштукатуренные и покрашенные охрой. И там была та же школа! В субботу она оказалась, к сожалению, закрытой и выглядела дряхлой. Позже я узнал, что школу закрыли, а здание использовали как склад. На задней стороне школы я нашел лестницу, на которой была сделана фотография 9-го класса в 1952 году. Жалко, что она за пятьдесят лет разрушилась, в то время как вокруг развивались и росли деревья. Школьный двор был неряшлив, кругом только хлам; сквозь мутные стекла заметна разруха и старые стулья. Почти как лунатик я нашел дорогу к финскому дому, который еще должен бы стоять, по высказываниям некоторых людей, опрошенных мною по дороге. Здесь сразу вспомнили немцев послевоенных лет и искренне радовались, что мы заехали. Неожиданно и очень молодые люди знали о немцах, хотя о послевоенных событиях могли слышать только от старших. Тема, кажется, оставалась всегда актуальной в этом месте.