Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

После полудня, видимо, 7 мая стало известно, что отдельные грузовики с солдатами заехали в деревню и местные жители забрали находившееся у них имущество. Но когда мы пришли в деревню, многое, в том числе мука, сахар, шпик, столовые приборы и т. п., было уже роздано. Солдаты все это меняли на гражданскую одежду и велосипеды. Некоторые семьи предвещали приход русских на следующей неделе. Я же был счастлив и горд тем, что выпросил у солдата красивый, средней величины кухонный нож. Меня он сопровождал десятилетия.

В деревне постоянно роились слухи о наступающих русских. То они в тридцати километрах, то в пяти, так слухи и менялись туда-сюда. Наконец утром 8 мая это произошло. Полные страхов, мы поднялись на небольшую возвышенность недалеко от нашего жилья, откуда было хорошо наблюдать находившуюся примерно в 300 метрах дорогу Б101. Мы улеглись, полные ожиданий, в высокую траву. Еще действовало мнение матери, что когда придут русские, мы отправимся к тете Розе. Пойдем ли мы сегодня? Мы не пошли. На том месте, где кладбищенская часовня открывала вид на дорогу, вдруг обнаружилось движение. Сначала появился солдат на лошади, за ним другие. Они ехали шагом по полю, рядом с дорогой и по дороге. За всадниками ехали неорганизованным, но постоянным потоком военные автомашины, открытые или покрытые брезентом, с солдатами или без солдат, с прицепленными пушками, затем снова всадники и пешие солдаты. Эти, на мой детский взгляд, весьма неупорядоченные колонны двигались не спеша по направлению к Волкенштайну. Нас, все еще лежащих в траве, они не удостаивали взглядом. Бегущие накануне немецкие солдаты оставили недалеко от главной улицы штурмовое орудие. Взрослые рассказали, что это самоходная артиллерийская установка типа «Хорниссе» («Шершень»), предназначавшаяся для борьбы с танками. Мы услышали выстрелы, и всадники помчались в сторону установки, затем они вернулись, колонна продолжила путь. Интерес к этому орудию оставался после войны в течение недель и месяцев только у мастеровых, кузнеца и у нас, детей. Каждый брал себе то, что он мог бы использовать. Дорогая прицельная оптика, инструменты, машинная смазка, кабель, тяговые тросы, качественная сталь в виде плит, части гусениц. На целые недели для нас это было самое интересное место для игр. Когда я сегодня думаю об этом, я удивляюсь, ведь мы не играли в мир и освобождения, нет, на этом орудии мы играли в войну. Были нападающие и защитники, шофер и командир, направляющий и заряжающий, победители и проигравшие.

В деревне всегда шли разговоры о предстоящей судьбе немцев после окончания войны. Ну, конец войны наступил. Да, русские забирали все. Им нужны были часы, радио, велосипеды и аккордеоны. Мать придумала такую стратегию: ничего не закрывать, двери оставлять открытыми. Даже двери бельевого шкафа и ящики комода остаются открытыми или выдвинутыми. Русские должны видеть, что мы бедные и у нас нечего взять, что было правдой. Поэтому я не могу вспомнить, побывали ли вообще в нашем жилище русские солдаты. Но я ясно помню слова матери, что все сохранилось. Не пропал даже ни один кружевной носовой платок. Она считала, что ее тактика была правильной. Первая встреча с русскими прошла на достаточном расстоянии.

В моей памяти остался отчетливо один эпизод, рассказанный соседкой моей матери. Дело было так. Сразу же после прихода Красной Армии на трехстороннем соседском дворе расквартировался штаб одной воинской части. В комнате на втором этаже был собственно штаб. Это был первый послевоенный день. На следующее утро командир со своими офицерами спустился вниз. Хозяин, стоя у подножия лестницы, заботливо спросил, нет ли еще каких-либо пожеланий. В тот же момент капитан размахнулся и без слов влепил крестьянину пощечину. Знал ли капитан о его прошлом как местного фюрера и владельца помещения для штрафников? Вряд ли это можно предположить. Когда мать рассказывала об этом, да и позже, я не чувствовал жалости к бывшему местному вождю. Собственно говоря, он еще легко отделался пощечиной, если подумать, какие штрафы назначали за более мелкие преступления. Например, мой двоюродный брат С., будучи молодым парнишкой 1928 года рождения, был назначен одним из руководителей окружного гитлерюгенда. Одного этого факта было достаточно для многолетнего заключения в штрафном лагере около Торгау-на-Эльбе. Для крестьянина Ф., которого в его привилегированной жизни, вероятно, ни разу не били, пощечина несомненно была тяжелым унижением.

Послевоенное Рождество, 1946 год. Детский рисунок автора

Крестьянский Хильмерсдорф был для солдат Красной Армии слишком незначительным, чтобы осесть там надолго. Только одна часть осталась, видимо, для целей снабжения в помещичьей усадьбе – крупном хозяйстве с господским домом, хлевом, конюшней и сараями. Каждое утро стадо коров из усадьбы перемещалось через деревню в сторону Вармбаха для выпаса на сочных лугах. Ближе к вечеру стадо возвращалось через деревню в коровники. Каждый раз для нас это было событие. Главной персоной этого процесса был Михаил, очень юный солдат. В деревне его знали и любили, он был всегда дружелюбен и шутил с нами. И сегодня, почти 70 лет спустя, мои соученики помнят еще Михаила, солдата и пастуха. Когда Михаил со своим стадом проезжал верхом, мы встречали его на улице и бежали некоторое время рядом. Михаил запускал руку в карман своей засаленной униформы, и тот, кому повезло, получал слипшиеся конфеты. Что за счастье это было! Этот солдат-пастух, всегда приветливо настроенный, заложил в нас семена симпатии ко всему русскому. Кстати, и соседи помещичьей усадьбы, помогавшие русским в хозяйстве, получали свою долю.

Был и еще один ключевой момент в эти послевоенные годы. Как-то я бежал вместе с нашей ватагой по дороге Б101 в гору. Дорога была пустынной, только вдали стоял один грузовик. Вскоре мы увидели – это русская военная автомашина. Наши шаги замедлились. Чем ближе мы приближались, тем больше жались к обочине. Когда мы поравнялись с грузовиком, солдат, стоявший рядом, глядя на меня, показал, чтобы я подошел. Я был самый маленький. О боже, что же делать? Шаг за шагом я подошел к солдату. Он вытащил из своего мешка большую буханку хлеба, отрезал от него краюху и дал ее мне. Как давно все это было!

Борис Петрович Лашков родился в Ленинграде в 1957 году. В детстве пережил всю блокаду, бомбежки, голод, гибель отца на Ленинградском фронте, смерть дяди. В 1959 году окончил геологоразведочный факультет Ленинградского горного института. Работал по урановой тематике во Всесоюзном институте разведочной геофизики и в Советско-Германском Акционерном обществе (СГАО) «Висмут» в ГДР. Кандидат геолого-минералогических наук. Автор, соавтор и переводчик нескольких книг.