Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

Одно событие из военных лет примерно в конце 1944–1945 годов я помню хорошо. Одна странная воинская часть расположилась на постой в соседском крестьянском подворье. Окна нашей жилой комнаты позволяли нам наблюдать все, что происходило на соседском дворе. Солдаты, появлявшиеся временами на дворе, не носили эмблем или знаков различия, но на офицерах они были. Моя мать, поддерживавшая, как и все мы, хорошие соседские отношения с крестьянами, разузнала, что это штрафная рота и что штрафникам приходится несладко. Мать решила им помочь и принести еду. Она наварила картошки, завернула кастрюлю для тепла в полотенце и положила ее в сумку для покупок. В обход, через два других крестьянских двора мы подошли к сараю. Теперь до сарая, где были заперты штрафники, оставалось пересечь примерно 60 метров пути по открытому пространству. У меня дрожали коленки. В согнутом положении, как нас учили в юнгфольке [30] Организация гитлерюгенда для детей младшего возраста. на военных играх, мы пересекли поле. На задней стенке сарая находилась дыра примерно 20 × 30 см, в которую обычно вставляли дышло от телеги. Через эту дыру картошка отправилась к пленным, а мы, чувствуя серьезную угрозу, побежали обратно к себе домой. Мне кажется, что я до сих пор ощущаю пережитый тогда страх. За несколько дней до этого события мы видели, как два офицера с одним штрафником пошли за сарай, а вернулись оттуда без него. Знала ли в то время моя мать, какой опасности она подвергалась и на какую жестокость были способны фашисты? Во всяком случае, у нее это был зрелый поступок, а у меня – проба мужества.

Тени

Чем ближе война приближалась к концу, тем больше тени набегало на все области жизни. Мы, дети, инстинктивно чувствовали повсюду неуверенность в жизни. Сестры моей матери разговаривали шепотом и замолкали, когда мы входили в помещение. У двух сестер моей матери мужья погибли на восточном фронте, у третьей муж пропал без вести. Мой старший брат в 17 лет был призван в армию и, как он рассказывал после возвращения из плена, воевал с югославскими партизанами и едва ушел от гибели, убегая через вершины гор. Мой старший двоюродный брат вернулся слепым инвалидом из Сталинграда.

Когда погода была ясной, мы видели высоко в воздухе целые эскадрильи угрожающе и непрерывно гудящих самолетов, оставлявших конденсационный след и уверенно летящих на юго-запад. Взрослые с тревогой провожали их глазами и предполагали, что они будут бомбить бензиновые фабрики в Богемии. Эти англичане и американцы! А мне нравился вид самолетов в небе, но их гул был страшен. Они медленно приближались с неописуемо мрачным звуком и исчезали вдали на горизонте. Такие бомбардировщики в ночь с 13 на 14 февраля 1944 года принесли много страданий центру Рудных гор.

Мы, дети, еще не успели заснуть, как мать быстро помогла нам вылезти из кроватей и велела надеть теплую одежду и сапоги. Я дрожал, как сухой лист на ветру, и не мог попасть ногами в рейтузы – мы чувствовали, что нам предстоит что-то страшное. Это происходило, по-видимому, между 9:00 и 10:00 вечера, когда зимнюю ночь в деревне разорвало море снижающихся и ярко светящихся жутких осветительных огней. Люди называли эти огни «рождественскими елками», поскольку они были на них похожи. Мать потащила нас поспешно в подвал, служивший для двух семей хранилищем зимнего картофеля. Через некоторое время, которое я точно не могу определить, начался настоящий ад. На дома, сараи, сады, конюшни, коровники и поля посыпался со свистом, световыми вспышками и взрывами бомбовый дождь. Подвал и земля дрожали. Все как язык проглотили, слов не было. Воцарилась странная тишина. После некоторого времени, показавшегося нам бесконечным, сирена с пожарной части возвестила отбой. Подавленные и молчаливые, мы поднялись по нескольким ступенькам из подвала и посмотрели через открытую дверь на деревню – на горящую деревню. Крестьянские хозяйства, в которые попали зажигательные бомбы, стояли в ярком, вырывающемся в ночное небо пламени. Слышен был громкий треск и грохот временами ломающихся балок. Мы смотрели, содрогаясь всем телом, на крестьянские хозяйства, где одновременно ярким пламенем горели дома, хлев и сараи, набитые сеном. Никто не пытался их тушить. Это происходило в нижней деревне. Над средней и верхней деревней тоже было видно красное зарево от многочисленных пожаров. В воздухе распространялся тяжелый запах горелого. Картины этой ночи всплывали у меня перед глазами дни, месяцы и годы спустя. Еще долгие годы, бегая по лесам и полям, мы, дети, находили в них зажигательные бомбы, не попавшие в цель.

Николай

Нацисты послали всех пригодных к военной службе мужчин на войну против Европы. На родине недостающих рабочих, особенно в сельском хозяйстве, заменили тысячи мужчин и женщин из оккупированных стран. Также и мелкому крестьянину К., чей двор находился немного в стороне от деревни и с детьми которого мы проводили время на работе и в играх, был приписан угнанный из Советского Союза сельскохозяйственный рабочий. Это был Николай, молодой мужчина, занятый на работах в поле и со скотом. Семейство К. было занято лишь повседневными заботами по выживанию и политически полностью индифферентно. Благодаря этому нелегкая судьба восточного рабочего Николая не была дополнительно осложнена, поскольку у них он не подвергался дискриминации или плохому обращению, его скорее уважали. За крестьянским столом у него было постоянное место, что, собственно, по предписанию было запрещено. К нам, детям, он был дружелюбен. Иногда он пытался шутить с нами, но мы его не понимали – не могли понять. Костяшками своего сильного мужского кулака проводил он рукой по нашим головам от затылка ко лбу. Поскольку мы были коротко подстрижены, это было больно. Это движение он сопровождал словами с сильным акцентом «берлинская улица». Лишь много позднее я понял смысл этих слов: «Точно так же будет больно, когда наши войска войдут в Берлин». Если же мы пытались отклонить это движение, он слегка шлепал нас по голове. Но волнения, вызванные его своеобразными шутками, были вскоре забыты. У него появилось дело, последствия которого должны были вскоре проявиться. На заливных лугах крестьянина К. образовался небольшой рыбный пруд, в котором глава деревенского отделения НСДРП разводил карпов. Время от времени с соседних крестьянских дворов появлялись «остарбайтеры», как в народе называли депортированных работников с востока, и о чем-то шептались с Николаем. Мы удивлялись, что Никл, как мы его называли, поместил на мокрый луг рядом с прудом высохшее корыто для разделки свиней с тем, чтобы заделать в нем щели. Но ведь свинью нельзя забивать, потому что существовал запрет частного забоя. Секрет раскрылся, когда Никл вместе со своими земляками потащил корыто на деревянной тележке в пруд. Затащив корыто в пруд, они действовали молниеносно. Вода была спущена, и вскоре в жидком шламе прыгали лини и карпы. «Рыбаки-браконьеры» шагали по шламу, собирали рыбу и опускали ее в наполненное водой корыто. Когда они притащили тележку во двор, для нас начался настоящий праздник. Жене крестьянина Ф. удалось раздобыть масло для жарки рыбы, и большая трапеза началась. С тех пор жареная рыба на масле стала на всю жизнь моим любимым блюдом. Если б только не эти кости, брр! Конечно, свою долю получили земляки Николая и две соседские семьи за молчание. Если бы об этом узнало окружное начальство! Но уже наступили времена, когда мелкие вожди заботились больше о своем будущем. Николай же получил в нашей симпатии к нему наивысшие баллы. Годами позднее мой приятель, сын крестьянина В., рассказал мне, что Николай с приходом Красной Армии 8 мая без колебаний присоединился к солдатам. Он спешно покинул двор, чтобы по полям выйти на ближайшую дорогу Б101, по которой перемещались бесконечные армейские подразделения.