Зиновий Фазин - Санкт-Петербургская быль (Документальная повесть)

На ходу, наклонясь к невысокому ростом и тощему Фроленко, Плеханов шепнул ему на ухо:

– У ваших девушек есть оружие, Михаил?

При этом землеволец кивнул на Веру Засулич и Машу Каленкину, несших как раз в ту минуту венок от социалистов. Обе, несмотря на мороз, были одеты в легкие пальтишки и шляпки.

– Есть, – ответил Фроленко. – А что?

– Предупредите их, когда они сменятся, чтоб без надобности не горячились.

Фроленко в недоумении поднял брови, выжженные южным солнцем.

– То есть что вы хотите сказать?

– Оружие следует пускать в ход только в крайнем случае – вот что я хочу сказать, друг мой!

Молодой южанин покрутил головой, вздохнул.

– Вы тут в Питере, я вижу, все ангелы, а с вами вон что делают, – произнес Фроленко со сдерживаемым раздражением. – В самых гиблых застенках морят, розгами секут, как это сделал с вашим же собратом генерал Трепов! Вас как зверей травят, а вы придерживаетесь христианской кротости. Революцию так не сделаешь.

– К революции, друг мой, ведут разные пути, – отозвался Плеханов, чуть заметно улыбаясь, и, явно не желая сейчас спорить, продолжал дружелюбно: – Оставим это сейчас – вопрос большой и требует особого обсуждения. Я просто счел нужным предупредить…

– Хорошо, скажу девушкам, – уступчиво кивнул Фроленко. – Не беспокойтесь.

Плеханов опасался налета полиции на венок от социалистов, но пока все шло спокойно. Местами, правда, попадались группы закутанных в башлыки полицейских, кое-где можно было увидеть и казачьи патрули. Держались они от траурной процессии подальше, и она беспрепятственно продолжала путь.

Поскрипывал под сотнями ног крепко утоптанный снег; только этот тоскливый скрип и нарушал тишину улиц, по которым молча двигалась скорбная толпа.

Венок от социалистов пока никто не трогал.

Когда венок понесли художница Малиновская и Люба Корнилова, обе одетые в хорошие шубки, а Вера Засулич и Маша вернулись в цепь, Фроленко передал им просьбу Плеханова. Те зябко повели плечами.

– Все берутся учить нас, господи! – буркнула Маша, очень бледная и нервная с виду девушка.

Большие серые глаза Веры недовольно блеснули. Лицо у нее было миловидное, но часто на нем возникало хмурое отчужденно-замкнутое выражение, как у отрешенной от мира подвижницы. Брови, уходящие вразлет к вискам, строго сдвигались в одну линию и надолго так застывали. У переносья уже прорезались морщинки, а было этой девушке всего двадцать семь лет.

«Сейчас же позади цепи, – по свидетельству газетного репортера, – шел хор студентов, а по обеим сторонам всей той передовой части процессии, которая состояла из молодежи, ехало по одному конному жандарму. Затем шли священник с дьяконом, и, наконец, та же молодежь несла гроб, постоянно сменяя друг друга.

Сзади гроба двигалась толпа, состоявшая, кажется, из всех находящихся в Петербурге литераторов, артистов, художников, адвокатов, профессоров и прочих… Вся эта масса людей, нескончаемый ряд экипажей, оригинальная цепь студентов – все, вместе взятое, представляло такую картину, которую очень редко было видеть на улицах столицы… Почти все экипажи были пусты, публика провожала пешком своего любимца».

Вот здесь-то, в конце процессии, находился и майор Курнеев. Он ехал в экипаже и был почти не виден под закрытым кожаным верхом. Сидел майор, держась прямо, важно, положив обе руки на саблю и отставив локти, как это любил делать царствующий император Александр II и как в подражание высочайшей особе часто делал и Трепов.

«Не знаю почему – может быть потому, что слишком поздно догадавшись о намерении революционеров сделать демонстрацию, она не приготовилась к отпору, – полиция не сделала попытки захватить социалистический венок, – рассказывает дальше Плеханов. – Он благополучно достиг Волкова кладбища».

По словам Плеханова, в церковь вошли лишь немногие из его товарищей.

«Все же остальные – за исключением „сигнальных“, которые должны были поднять тревогу в случае, если бы полиция захотела арестовать лиц, приставленных к венку, – отправились к приготовленной для Некрасова могиле и расположились около нее сомкнутыми рядами. Нам было известно, что у гроба Некрасова будут произнесены речи, и общество „Земля и воля“ нашло нужным со своей стороны выдвинуть оратора, который должен был, не стесняясь присутствия тайной и явной полиции, высказать то, что думала об авторе „Железной дороги“ тогдашняя революционная интеллигенция. Выбор пал на пишущего эти строки»…

Вере и Маше не удалось протиснуться к могиле, и они стояли в стороне, на аллее, ближайшей к месту захоронения. Тут же был и Фроленко. Похоже, он умышленно не отставал от девушек, помня наказ Плеханова.

Ослепительно сверкал снег в иглистой темно-зеленой гуще елей; стволы берез казались белее обычного и точно укутанными ватой. По всему кладбищу слышался сухой морозный треск.

– Уже идет лития у могилы, а плохо видно, – сказал Фроленко. – Давайте, девушки, поищем местечко получше.

Перебрались в другой закуток аллеи. Здесь было глухо и совсем безлюдно. До того места, где шло захоронение покойника, отсюда было ближе, но все загораживала какая-то бревенчатая полуразрушенная постройка.

– Куда вы нас завели, Михаил? – удивилась Вера. Хмуря брови, она затем недовольным током сказала: – Послушайте, это вы нарочно? Наверное, приказ Жоржа выполняете – держать нас подальше от возможной стычки, когда начнут выступать наши. Зря… Мы ведь с Машей не дети!

Фроленко виновато вздохнул. Желая угодить Плеханову, он, кажется, переусердствовал.

– Извините, голубушка, бес попутал, – попробовал отшутиться Фроленко. – Девушки вы серьезные, знаю, зря в драку не кинулись бы, да мало ли что может произойти, все ж таки. Полиции тут переодетой до черта. Зачем еще вам, женщинам, рисковать. Прав же Жорж!

Фроленко сообщил девушкам, что выступать на могиле с речью от лица социалистов поручено Плеханову.

– И это, учтите, несмотря на прошлогоднюю историю, – добавил многозначительно южанин. – Не всякий другой стал бы выступать после той истории.

На девушек эти слова произвели впечатление. Они знали, на что намекал Фроленко.

Ровно год назад, в декабре, здесь, в Петербурге, на площади у Казанского собора землевольцы устроили демонстрацию, которая затем прогремела на всю империю. Вот на этой-то демонстрации и отличился Плеханов. Он произнес речь, за которую, если бы был тогда схвачен, очутился бы в Шлиссельбурге на долгие годы или на пожизненной каторге в Сибири. И вот сейчас, не считаясь с опасностью, он бесстрашно взялся снова сказать речь на могиле, рискуя быть опознанным шпиками.

– А мы его защитим, если придется, – заявила Вера Засулич южанину. – Вы уж как хотите.