Автор неизвестен - Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

На самом деле, были даже моменты, когда я смеялся во весь голос. Ее это немного раздражало. Однако я не мог остановиться. Это было так приятно! Когда мне так приятно, я смеюсь. Она думала, что я смеюсь над ней. А еще я нервничал. Ведь прошло (да-да, мы знаем) пять лет.

В общем, мы были заняты до рассвета. Помню, как она в какой-то момент сидела на мне сверху. Ее длинные медового цвета волосы падали вперед, когда она трахала меня. Эти волосы образовали тьму, которая выглядела как внутренность капюшона Беспощадного Жнеца. Как нечто из фильма ужасов, где во тьме ты видишь слабый блеск двух больших красных бусин. Я не мог не думать о ее рассказе о Марди Гра в Новом Орлеане и том впечатлении, какое на нее произвели танцоры и атмосфера всего фестиваля. Я воображал гребаных вуду-персонажей, сплошь залитых куриной кровью. Только это был Дублин. Мы теперь были далеко от Луизианы, и рассвет деликатно стучался в окно. Я начал готовиться к нашему расставанию. Мы заказали завтрак, и я пошел в душ.

Когда я вышел из ванной, она высунулась из окна, делая снимки своей маленькой одноразовой камерой. Несомненно, мы вскоре их увидим. Бог знает, что еще она наснимала, пока я переодевался из купального халата в свою одежду. Но у нее были все возможности. На пути к лифту она шла передо мной.

Она обернулась, ее большие голубые глаза горели.

– Я выгляжу как дерьмо.

Стараясь не дать ей знать, как красива она на самом деле, я сказал:

– Ну, все не настолько плохо.

– Не настолько плохо? – переспросила она, явно раздраженная.

Я состроил рожицу. Она позвонила с рецепции. Накануне вечером она тоже звонила. Родителям, чтобы дать им знать, что она сегодня не придет ночевать. Мы выпили кофе, и я поймал такси до Хьюстонского вокзала. Вот, в сущности, и все.

Второе Рождество после смерти отца я провел дома.

Мы хорошо справились, Ма и я. Папа всегда любил Рождество, так что пустой стул в гостиной торчал в это время года, как бельмо на глазу. Но я был настроен оптимистично. Ну, на самом деле, это не то слово – я был на вершине блаженства. У меня была роскошная подружка-ирландка, мой дом пребывал в родовых муках продажи, что означало, что Сент-Лакруа как место жительства скоро уйдет в небытие. В то Рождество я привнес радость в родительский дом. Приехал в гости брат. Я ходил на встречи АА. Даже Эшлинг навестила меня в Килкенни, и мы зашли выпить кофе в новом кафе, перестроенном из бывшего банка. Ирландия очень сильно изменилась.

Мне все было по фигу.

Задним числом мне кажется, что она хотела пригласить меня на новогоднюю вечеринку, которую кто-то из ее друзей в Дублине устраивал каждый год. Она приехала в Килкенни, чтобы навестить дядю Тома, а позднее выбралась повидаться со мной. Это было за два дня до кануна Нового года.

Может быть, она хотела сделать в канун Нового года то, что в конечном счете сделала со мной в баре «Том и Джерри» три месяца спустя. У меня нет ни одного доказательства, что это так, за исключением моей знаменитой своими сбоями интуиции/паранойи.

В тот вечер в Дублине она упомянула, что какой-то ее друг из Нью-Йорка приехал в гости на рождественские праздники и что она оставила его в каком-то баре. Когда при встрече тем вечером мы поцеловались, от нее исходил сильный запах спиртного, так что она, должно быть, опрокинула с ним пару бокалов, прежде чем прийти ко мне. Я, разумеется, начал протестовать, мол, его не следовало оставлять одного, мы должны пригласить его присоединиться к нам.

Она отмела это предложение взмахом руки с длинными пальцами.

– Он слишком грубый, – сказала она. – Он бы тебе не понравился.

Кажется, как раз его я и встретил в следующем марте в «Томе и Джерри». Но вернемся в Hibernian Café. Думаю, тот факт, что я уже договорился в новогоднюю ночь встретиться с друзьями в Лондоне, отложил растерзание моей души еще на несколько месяцев. Я заказал номер в отеле «Кларенс» на следующий день после Нового года в надежде, что, возможно, мы повторим нашу ночь секса, случившуюся всего неделю назад. И думал, что это был бы славный сюрприз для нее, поскольку она когда-то работала там администратором.

Я позвонил ей из Лондона днем после наступления Нового года, проведя накануне разочаровавший меня вечер с друзьями из АА. Трубку взяла ее мать. Эта женщина была очень мила и спросила, как меня представить. Надеясь, что Эшлинг обо мне упоминала, я назвался.

– Простите, кто?

В груди у меня все застыло.

И когда девушка моих грез наконец сонно зашуршала телефоном и сказала «алло», я услышал разочарование в ее хриплом голосе. А потом из трубки начали сплошной чередой ползти «нет». Нет… она должна провести время с родителями. Нет… она и так редко с ними видится; нет… может быть, когда мы оба вернемся в Нью-Йорк. Нет. Нет. Нет.

Я не сказал ей, что заказал номер в отеле. Это было легко – я привык скрывать разочарование. В отеле «Кларенс» за отмену бронирования штрафуют на сто процентов. Просто на случай, если вы когда-нибудь решите снять там номер, это означает, что деньги вы обратно не получите.

Моя сестра выразилась по этому поводу лучше всех:

– Звучит как задорого подрочить!

Она тоже отличается завидным владением английским языком.

И при 600 долларов за ночь не так уж она неправа. Я сделал все, что мог, чтобы не позвонить Эшлинг, пока не вернулся в Сент-Лакруа. На самом деле, я вообще не хотел туда возвращаться. Я ненавидел свою замечательную работу. Ненавидел – это даже не то слово, оно слишком активное. Это было скорее похоже на апатию. Я небрежно замечал в разговорах с людьми, любившими потрепать языком, что недоволен и вскоре уволюсь. До этого момента я боялся даже думать такое, чтобы кто-нибудь не прознал. Но теперь хотел, чтобы меня уволили. Я приветствовал бы увольнение с радостью.

Однако меня не уволили. Совсем напротив. Когда я вернулся после рождественских каникул, меня послали в Нью-Йорк. Было очевидно, что мне уже на все наплевать, и было очевидно, что я хотел быть в Нью-Йорке. И тогда они это организовали. Официально я должен был поехать туда и несколько недель помогать в тамошнем офисе, но я знал, что больше не вернусь. Думаю, они тоже это знали. Особенно поскольку продажа дома была назначена на 2 февраля.

Двумя месяцами раньше на моем пороге объявилась молодая пара.

– Здрассте. Мы тут просто подумали, а не заинтересованы ли вы продать свой прекрасный дом?

Я едва сдержался, чтобы не обнять их. Прекрасные люди. Прекрасные слова, что слетели с их уст. После бесчисленных объявлений о продаже и стольких поздних вечеров, проведенных за разглядыванием фотоальбомов, полных людей, подобных этой парочке, я уже начал думать, что я – единственный, кто пердит громкими долгими звучными нотами и дрочит в ванне. Они, казалось, самим своим видом подтверждали, что мне вообще не следовало находиться в этом доме. Я словно возвращал его правомочным владельцам. И если бы вокруг них облачком парила эльфийская пыльца, это не показалось бы мне сюрреализмом.