Автор неизвестен - Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

Реклама лагеря прошла на ура, даже завоевала какую-то награду. Все дети, которых мы снимали, к сегодняшнему дню уже умерли.

Даже не понимаю, что с этим делать.

Но уж как есть. Мне легко быть абсолютно честным на этих страницах, поскольку вероятность того, что кто-то когда-то их опубликует, так мала. По крайней мере, мне они пойдут на пользу как форма терапии.

Что я ощущал – любовь или одержимость? Не знаю до сих пор. Каким-то образом мысль о ней или даже просто мысль позвонить ей помогала мне держаться в эти миннесотские ночи.

Итак, я позвонил ей, и мы поболтали, в основном о рекламе, а следовательно, обо мне. Мне показалось, она заинтересовалась. Может быть, так и было. По крайней мере, это сделало бы наш разговор приятнее для нее. Не могу не думать о том, что она, должно быть, отнеслась к этой части всего происходившего, как проститутка относится к небольшому разговору перед сексом. Надо выслушать часть его дерьма, пока он не почувствует себя достаточно комфортно, чтобы пришел стояк – а без стояка никак, потому что тогда он не станет заниматься сексом с тобой, а тебе нужно, чтобы он занялся с тобой сексом, иначе ты не получишь денег. Вот, как я думаю, что это было. Она слушала меня, я знал, что она слушала меня. Опять же, в этом весь я. Мужское эго. Как тот парень, который верит, что шлюха кончает, когда ему так кажется. Я хочу верить, что она слушала меня, и что я ей нравился, и – да, что она даже любила меня немножко. Даже сейчас я, кажется, хочу в это верить. Безумие, а?

Когда-то я говорил: безумие, да? Но теперь вместо «да» будет «а». Америка.

В Миннесоте я пребывал в ужасном состоянии ума почти два года, и мне казалось, что я заслуживаю того, чтобы случилось что-то хорошее. Теперь, пробыв в Нью-Йорке больше года, я понимаю, насколько невинным и глупым я, должно быть, казался 27-летней голодной, как ад, девушке-фотографу, полной решимости пробиться на нью-йоркской сцене. И вполне справедливо. Ее обаяние, должно быть, было нездоровой разновидности, и мое недалеко от него ушло.

Я хотел, чтобы она выручила меня. Вытащила из Сент-Лакруа. Я хотел, чтобы она была моим штурманом в Нью-Йорке. Я многого хотел.

У меня были свои резоны, у нее, полагаю, свои. Ей, должно быть, я казался кем-то вроде мокрого-жирного-лысого-купающегося-в-деньгах калчи – прозвище, которым припечатывают любого, кто не из дублинской округи, то есть деревенщину. Урожай, созревший для жатвы.

Эшлинг пришлось повидать немало нашего брата – таких, как я – в своих поездках в качестве помощницы фотографа. Майами – свет, дорогая – был привычным пастбищем для фотографов из пасмурного Нью-Йорка. Множество отельных номеров, баров и долгих фотосессий. Множество арт-директоров вроде меня, с кучей денег, женами, детишками и ипотеками. Надеюсь, что я выделялся на общем фоне, поскольку единственное, что было у меня из всего этого, – ипотека.

Она, должно быть, думала, что я женат, или надеялась на это. Видите ли, не могу не думать, что она собирала информацию обо мне, чтобы как-то применить ее впоследствии. Вероятно, хотела шантажировать меня женой, которую воображала рядом со мной. Ну а почему бы еще я стал жить в викторианском доме с тремя спальнями? Причина шантажа? Поиметь большие сочные комиссионные от рекламного агентства. Для нее, начинающего фотографа, много значила бы перспектива получить пару-тройку заказов от такой прославленной компании.

Я думал: какого черта, она очень красива, я холост, и мне, кроме того, нужен усилитель храбрости. У меня самого не хватило бы яиц сделать следующий шаг, не будь такой вкусной цыпочки, которая бы меня подзадоривала. Я дал ей власть вытащить меня оттуда.

Я начал названивать в отдел кадров, спрашивая, как я могу уволиться. Как будто я сам не знал. Я хотел, чтобы они поняли серьезность моих намерений. Их мнение больше меня не волновало. В реальности это был безумный шаг. Они, должно быть, уверились, что я влюблен – и давайте смотреть в лицо фактам, так и было. Я не забыл попросить, чтобы наш разговор остался конфиденциальным, зная, что им придется проинформировать в подобной ситуации руководителя группы. Так что я сумел пригрозить увольнением без необходимости уволиться. Грэм, мой босс, узнал то, что я хотел дать ему знать: я настроен серьезно.

Прошло не так много времени, и он как-то раз вскользь спросил меня, продал ли я свой дом. Никогда не забуду выражения его лица. Помоги мне боже, но оно доставило мне наслаждение. И опять же, поверьте мне, я составил свою версию происходившего позднее, но это был мой момент. Лучший способ описать его бледное лицо – сказать, что оно пошло волной. Снизу. От подбородка и вверх до линии волос, одной одинокой волной. Как молоко. Он был настолько бледен. Потребовалась пара ударов сердца, чтобы важность этого дошла до него, а затем до меня. Я и не думал, что это будет так много значить для него, в любом случае. Но, похоже, таки значило. Он, должно быть, был уверен, что я весь его с потрохами еще на пару лет. Если бы я повелся на ту шведку, вероятно, так и вышло бы.

На следующий день он вызвал меня, чтобы сообщить: я должен лететь в Нью-Йорк, чтобы пару недель помогать в тамошнем офисе. Я не знал доподлинно, что больше не вернусь, но надеялся на это, – и у меня была бы возможность увидеть мою Эшлинг. На работу мне было плевать. На хер работу, меня тошнило от рекламы и от всех, кто был с ней связан. Все, что мне хотелось, – это пары оплаченных недель в хорошем отеле в Нью-Йорке вместе с моей любовью.

Возвращаясь в Форт-Факап – такое прозвище я придумал своему дому, – я разговаривал с ней. Я воображал, что она сидит в кресле передо мной. Я с любовью смотрел в точку где-то на средней линии, чуть выше спинки кресла, словно в ее голубые глаза, и, впечатленный, вскидывал голову. Куртуазно кивая, я наклонялся вперед и почти неохотно соглашался с тем, что она имела мне сказать. Она была настолько умна, что даже мне приходилось уступить на йоту. А потом я радостно смеялся. Потому что я был счастлив. Я завел роман. Идеальный роман без всяких вмешательств со стороны. Когда-то я видел мультик о Нарциссе, глядящем на свое собственное отражение в пруду. Его подружка задает ему вопрос: «Нарцисс, здесь есть еще кто-то?»

Если они уволят меня к концу моего пребывания в Нью-Йорке – отлично, по крайней мере, у меня останется несколько памятных моментов. Я пытался организовать поездки в Нью-Йорк и раньше, но все они провалились. Каждый раз, отчаянно пытаясь не выдать голосом разочарования, я говорил Эшлинг, что в итоге ничего не получилось.

Я пинал себя, чувствуя, что всякая надежда на наши отношения ускользает. Это меня убивало. Потом я звонил в субботнее утро около половины одиннадцатого, и ее не было дома. Разница в час делала этот факт еще более тревожным знаком – в Нью-Йорке была половина десятого. Иисусе, мой разум поднял бы меня на смех, точно вам говорю.