Автор неизвестен - Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

Эшлинг – вот как звали ту девушку-ирландку. Ага, вот и мне тоже понравилось. Гэльская мечта. С тех пор это имя меня преследовало. Итак, Эшлинг оставила сообщение на моем гостиничном автоответчике со словами: «Там и увидимся».

Она опоздала примерно на полчаса, но выглядела офигенно здорово. Черный свитер с V-образным вырезом, черные брючки, черные туфли. Очень по-прадовски. Длинные орехового цвета волосы трепетали за спиной, когда она вошла в двери. Она выглядела знакомо, словно я уже знал ее прежде. Точно сестра, которую я когда-то потерял.

Такая чистая, юная и в то же время взрослая. С того момента, как она переступила порог, самой большой трудностью было скрыть от нее, как сильно она на меня действует. Она подошла ко мне с намерением, как мне показалось, наклониться к моему левому плечу – мне предстояло потом узнать, что это был обязательный нью-йоркский «чмок в щечку». В Сент-Лакруа о таком и не слыхивали.

Эти глаза!

Это прозвучит ужасно, но мне плевать. Я давно миновал стадию стыда.

Невозможно ранить мужчину шпилькой, когда у него уже торчит копье в груди. Клянусь вам, она выглядела точь-в-точь как изображение Девы Марии в домах ирландцев-католиков. Я не шучу. Дева, мать ее, Мария.

– Выглядишь великолепно, – сказал я, направляясь к метрдотелю.

– Спасибо, ты тоже.

Это была ее первая ложь. Мы вошли в зал. Сплошь коричневая кожа и кафель чайного цвета. Был вечер пятницы. Утром следующего дня я должен был лететь сами-знаете-куда. Народу было полно, так что отдельную кабинку мы не получили. Зато получили вполне симпатичный столик. Она была не дура. Это стало ясно очень быстро.

Это была не какая-то там соска двадцати двух, двадцати трех или даже двадцати четырех лет. Речь у нее была не под стать облику. Это положило меня на обе лопатки. Я рассчитывал, что весь вечер придется провести, отмахиваясь от гнусных комплиментов, и приготовился возненавидеть ее за отсутствие тонкости. Вместо этого в результате я пинал за то же самое себя. И был уже поздняк метаться. Я не мог внезапно очнуться и сказать: «Ой, я и не представлял, что ты умная. Я думал, что ты – глупый ребенок, у которого молоко на губах не обсохло, не стоящий моей лучшей игры».

Должно быть, она увидела все, что нужно было увидеть, в первые пятнадцать минут моей невероятно эгоцентричной напыщенной речи. Медленно, почти участливо она дала мне понять, насколько сильно я себя выдал. Она уже побывала на выставках, о которых я только начинал читать. Фильмы, о которых я только слышал, уже стали для нее воспоминанием. И я даже не догадывался, что неправильно произношу фамилии иностранных художников, пока их не произнесла она.

Однако ее превосходство было милостивым, даже сочувственным. Вот и говорите о позорных недоразумениях. Разумеется, я с тех пор успел приписать каждый маленький нюанс беседы того вечера ее дьявольским манипуляторским навыкам, но правда заключается в том, что, когда меня кто-то затмевает, я прячу гнев, возводя этого человека на пьедестал. Это позволяет казаться великодушным, чтобы, когда захочется вонзить нож, мне уже доверяли. Да, иногда я и сам себя пугаю.

Как бы там ни было, далее она рассказала мне, что родом из Киллини, что в графстве Дублин. Гораздо позднее я узнал, что это чрезвычайно богатый район. И что ее брат работает в Лондоне, а сестра замужем во Флориде, а она сама живет в Нью-Йорке больше года. Она работала помощником фотографа на фрилансе, потому что это позволяло ей посвящать больше времени собственной работе между периодами занятости. Простите меня, но я всегда переводил эти слова так: не могу устроиться на полноценную работу.

Все время, пока она говорила, я абсолютно и необратимо влюблялся. Эти длинные кисти рук, прямой взгляд, резкие движения головой, откидывающие назад мягко вьющиеся волосы, чистая кожа шеи, плавные холмики маленьких грудей. Стоп.

Когда на нее все же производило впечатление что-то из сказанного мной (теперь я понимал, что придется, так сказать, смахнуть пыль со своего фарфора), казалось, что она хвалит меня, как хвалят маленького мальчика. О, правда, черт, это же замечательно! Или: Должно быть, они о тебе очень высокого мнения. И: Мне бы твои проблемы. По этим замечаниям я понял, что, должно быть, вел себя так, будто пытался произвести впечатление. Я чувствовал, что попался в эту ловушку. Мне хотелось начать весь этот вечер заново, с чистого листа.

И я не мог не думать, что ей скучно, но она играет роль.

Во время ужина она пила бакарди с колой. Большую порцию. Я ел свиные отбивные. Я до сих пор храню тот счет. Правда! Мне оплатили его в счет командировочных, но я его сохранил. Видите ли, тот вечер изменил мою жизнь. Если бы не тот вечер, я не сидел бы здесь, в Ист-Виллидж, в Нью-Йорке, и не кропал эту долбаную писанину. Она сказала, что мне понравится Ист-Виллидж. Она оказалась права.

Но к делу. Я влюбился в нее по уши. А как я мог не влюбиться? Мой покойный папа дарит мне подарок, а я скажу «нет»? Нет! Мы непринужденно болтали о рекламном деле, и я изо всех сил старался ослепить ее. Она была сдержанной, но манерной, очень манерной. Старая школа. Мне в этом до нее было как до Луны. Она даже налила в мой бокал минеральной воды и резко крутанула бутылку, как делают с шампанским.

Я прям кончил.

Она была очень внимательна. В этом все дело. Она знала, как надо обращаться с мужчинами. Она заставляла тебя почувствовать, что быть мужчиной – это хорошо. Быть собой. Это, как мне кажется, самое разрушительное оружие из всех, имеющихся в арсенале женщины. Если ты умеешь поощрить мужчину быть собой, выдать тебе свой характер, свои особенности, то ты знаешь, как его направлять, а следовательно, он никогда не сможет от тебя спрятаться.

Я уже знал это.

Я сумел продержаться в рекламном бизнесе десять лет. Этот бизнес не из тех, что снискали себе славу благотворительностью. Но даже я, сам мистер Предвзятость, прошел через ее бархатные занавеси и подписал отказ от иска. Учтите, что я был готов: я не прикасался к женщине пять лет, блин!

Итак, она играла свою роль благовоспитанной ирландской аристократки, а я играл свою. Ирландского потерянного мальчика с глазами теленка. Она скользнула по полу ресторана и вывела меня обратно на Бродвей и Бликер-стрит, которые – в невежестве своем и к своему вечному стыду – я попросил показать мне, поскольку слышал, что это «круто-круто».

Она привела меня в гей-бар.

Я много лет не был ни в каком баре вообще, не говоря уже о гей-баре. У меня ушло около часа, чтобы сообразить, в чем дело. Там было много – как мне показалось – очень радостных мужчин средних лет с крашеными волосами, которые пели хором, столпившись вокруг пианино.