Всеволод Иванов - Дневники

23/V.

Сегодня открыта выставка Давида. Хотя два дня, из-за отъезда Тамары, я пропустил, не работавши над «Вулканом», видимо, пропущу и третий: завтра постараюсь наверстать. Еду на вернисаж. Пышное, белое цветение сада: вишни, груши, — яблони еще не цветут. Два последних дня была прекрасная погода; сегодня, наверное, будет дождь: тучки, но тепло. — Где-то Тамара? Хорошо, если летят, а не сидят на аэродроме.

1/VI.

Утром написал выступление к вечеру К. Г. Паустовского {569} — 70-летие. Вечер в Лит. музее, теперь улица Димитрова (б. Якиманка). Старинный особняк переполнен, — преимущественно молодежь. На улице, у входа, толпа; толпа и во дворе. Двери крепко заперты: администрация перепугалась — «никогда такого не было, — говорит какая-то белокурая дама в зеленом, — не знаю, что делать». Милицию, впрочем, не вызвали, обошлось. Публика злится — знает, что Паустовского не будет, что многие писатели, обозначенные на афише, — не пришли: прислали письма, даже ученик Паустовского, живущий, подобно учителю, в Тарусе, Ю. Казаков {570} . И все-таки публика чего-то ждет, радуется и аплодирует сколько-нибудь независимому слову. Сидят на полу, стоят, сидят на окнах, выбили раму; во время чтения не раз звенят стекла, просят вынести микрофон на улицу. «У нас нет микрофона», — шепчет дама в зеленом. «Выручил» Н. Хикмет, его все знают, встречают аплодисментами: он, на плохом русском языке, играет в независимость: это ему удается. Говорит, что написал статью и стихи о Паустовском: «Их, слава богу, напечатали», — аплодисменты! Говорит, что К. Паустовский — честный писатель, — аплодисменты (подразумевай: остальные не честные). Публику возбуждает оппозиция, жажда перемен, хотя бы тонюсенькая, в паутинку, щелка свободы. А потом — скука!

Обращение к народу: о повышении цен на мясо и масло. — Читал я это в газете, и сердце обжигало: докричались. Но, — русский бог удачи и авось, поди, вывезет.

2/VI.

Утро. Тучи. Ночью был дождь. Все же поедем в Суздаль с М. Бажаном {571} .

Тучки разогнало, и дорога на Владимир оказалась превосходной. Не доезжая до города километров пятидесяти, позавтракали в поле.

13/VIII.1962 года {572} .

Чита. Союз писателей. Вешалка, палас на полу, шкаф с книгами читинских писателей, стол, несгораемый шкаф с пишущей машинкой. Здесь в этом здании — было Дальбюро ЦК ВКП(б) Д[альнего] Востока.

14/VIII.

Фронт дождя движется медленно над Красным Чикоем, — сказал зав. отделом перевозок, который, однако, был любезен: помог перевезти нам с поля багаж (уже накрапывал дождь), положить его в камеру хранения, позвонил в гостиницу, где, впрочем, номеров было сколько угодно. Номера с голубыми панелями, с белыми стенами и потолком, стены в голубых узорах, желтые, отделанные под дуб, двери, дорожка, письменный стол и синие бархатные портьеры.

Трещит непрестанно радио: полет в космосном пространстве летчиков Николаева и Поповича, стишки, песни, восклицания. Случай, конечно, беспримерный, красивый и дорогой. Но, боже мой, сколько наговорили чепухи и пошлости! — Над столом кружат мухи, доносится шум дождя и за сиреневыми занавесками — мокрые листья акаций с крупными каплями дождя. Открылась часть гор, над которыми клубятся тучи.

Завтра обещают отвезти нас двумя самолетами сразу. Оно и лучше, веселей. Багажа ужасно много — 140 килограмм, и, притом, на глазок, не взвешивая.

И — верх роскоши по нашим понятиям: в уборной мешочки для туалетной бумаги из бархата. Честное слово, не вру!

Большой зал. Плакаты. Красные полотна с лозунгами. Все молодежь, нет ни одного старика.

Танцы. Девушки — учительницы, преимущественно — интеллигенция села — с высокими прическами и, по возможности, в современных платьях. И девицы в сапогах, тоже в обтянутых коротких платьях, и с торчащими торжественно грудями и задами. Танцуют, разумеется, вальс. Никонов {573} важно сказал, что сюда еще не дошли современные неприличные танцы. На что я ему возразил, что дошли бы, вместе с узкими брюками, которые высмеивают. И вообще «почва готова», — культурная революция вполне возможна, ее только не допускают, но она, я уверен, придет и придаст всей этой жизни необходимый колорит и краску. По-видимому, это последует с приходом следующих машин.

Мое выступление:

1) Биография.

2) Путешествия.

3) М. Горький и моя юность.

4) «Семиозерье» (аплодисменты).

— Пожилому человеку совершить такое путешествие трудновато, — сказал Никонов.

В вокзале нелепая роскошь — люстры, ковры и так далее. В ресторане, впрочем, чисто и пьяных с утра нет. — Мой дневник принимают за «меню»!

15. [VIII]. Утро.

Красный Чикой. Здесь нам впервые, — при посадке наших самолетов, — сообщили о гибели четырех рабочих, ехавших на моторной лодке. Нашли только обломки досок при устье и два трупа, остальные не найдены. По-видимому, хотели переплыть через порог на лодке.

Прилетели в Меньзу. Дорога удивительно красива. Девственная тайга, клокочущие бело-коричневые реки, домов нет, даже дорог (которых между Читой и Петрозаводом много) тут нет. Вдали виднеются гольцы; кое-где торчат голые камни.

15. [VIII]. Чита.

По-видимому, вылетим.

Билеты зарегистрированы. Вчера, в гостинице встретил человека, который прилетел на Онон с Чукотки, «чтоб навестить свою сестру». Я спросил: «Какая разница между Забайкальем и Чукоткой?» Геофизик в сером костюме, горевавший, что в ресторане нет пива, ответил: «Сопки такие же, ну, тундра. Вот снег — другой. Его так упрессовывает ветер, что снег надо пилить или рубить топором». А другой, видевший меня в Намите, рассказывал о бездорожье: «Главный бич — россыпи, — „чертовы пашни“ — мы их зовем: издали они, действительно, похожи на пашни». Актер, герой-любовник, в коричневом, летит в Москву: у отца рак пищевода и желудка, лег на операцию. «Мне предлагали в театр им. Станиславского; я воспитанник Малого», — с обычной актерской хвастливостью сказал он. — Опять сижу на том же гранитном выступе, что и вчера. Из серого фургона с поперечной белой полосой и надписью белым «Почта» выгружают посылки и газеты. Гудят, согреваясь, самолеты. Прислонен велосипед. На регистрации очередь; какая-то полубурятка-полурусская бранит своих спутников за то, что ей не купили билетов. Ждем Гошу и Гамова. — Ночью стояли у радиоприемника в вестибюле и слушали сообщение о космонавтах.

— Этими дровами не разживешься, — говорит старик о сухарях.

Зазарев, Никита Климыч, 78 лет. — Поохотился бы, да ноги не несут. — Полоса между Монголией и Советским Союзом — не только оттуда не идут звери, но отсюда уходят.

— Кедра нет.

— Соболей пришло много. Где-то в тайге пожар.

— Уходили на лошадях. Заготовка [нрзб.] и мяса, варили его с солью.