Всеволод Иванов - Дневники

18. [V]. Вторник.

Копали огород, садили, говорили о мозолях, купались. Дни жаркие, безоблачные. Где-то постреливают — не то учатся, не то зенитки. Событий никаких, кроме того, что хранившиеся на складе после пожара остатки моих книг числом 40,— кем-то утащены. Сохранилась гравюра XVIII, начала XIX, — «Баня», — я ее хотел было подарить Горькому, да не успел, хотел другому, у кого была хорошая баня, — тоже помер; теперь эта единственная из всех уцелевших после пожара.

Вчера начался дождь. Сегодня холодно так, что в пиджаке не согреешься. Сидим, закрыв окна, читаем Горького: превосходный писатель, широко размахивается, по-богатырски, а валит кустарник, ибо воюет не с дремучим лесом, — куда заглянуть боится — как бы не заблудиться! — а с парком. И затем, странное отношение к России, — будто он знает больше, чем она. И, вообще, гордыня неимоверная. Раньше мне нравились воспоминания его, а теперь они кажутся лапшой. Рассказы куда лучше, хотя система образов очень однообразна, а сентенции невыносимы. И все же человек великий — и дай нам бог побольше таких! Я не встречал другого, кто бы с такой верой верил в невозможное: возможность перестроить мир и человека. Впрочем, вера тем и вера, чтоб верить в невероятное.

Так кончился мой дневник в 1943 году. Прошел год… ныне опять май 21… раскрыл дневник случайно… Вчера Поликарпов, теперешний секретарь Союза предложил мне снова поехать к генералу Ковпаку, Герою Советского Союза, украинскому партизану. Я говорю «снова», потому, что месяц с лишком тому назад, уже было предложение поехать: со стороны Союза и «Совинформбюро». Я пошел в «Информбюро», договорились подписать договор, — а затем, как это часто случается со мной, все словно утонуло. Я хотел было уже поехать в Казахстан, но раздумал, — а Поликарпов не настаивал.

К тому же начал писать роман «Сокровища А. Македонского». Мне давно хочется написать приключенческий роман в новом стиле, соединив приключения, психологизм и некоторые размышления философского характера, — насколько, конечно, для меня возможно. И еще изрядную порцию красивых пейзажей. Так как у меня, — после задушения в течение войны трех моих пьес и одного {447} романа, нет никакой надежды, что этот роман будет напечатан, я пишу больше для своего удовольствия. Герой — профессор физики Огородников: современный Фауст, человек с гордыней и пытливостью; в гипотезах, ему кажется, что он понял весь мир и может управлять атомами, а пытливость тянет его к работе, думает он также, что способен управлять людьми — софистика поповская, так как это сын дьячка, хвастливо говорящий, что он «учен на медные деньги, а учит на золотые». Он — материалистичен; тогда как соперник его — некий «маг», составитель гороскопов Н. Пурке — тоже материалист, по-своему.

22 мая.

Позавчера и вчера в газетах появились крупные фотографии маршала Тито и предс. Югославского вече д-ра Рабиса. Сегодня — интервью Тито с требованием, чтоб союзники признали его за законное правительство. Одновременно в газетах выпады против Болгарии. Надо полагать, или мы требуем признания Тито или оттягиваем болгарские войска на наши границы. Все волнуются и спрашивают: в чем дело? И одновременно — ждем второго фронта. Но, вообще Москва спокойная, огородников больше, чем в прошлом году. Изредка идут теплые дожди, зелень хлынула — если не будет заморозков — урожай.

Утром, согласно уговору, позвонил Поликарпову — относительно поездки к ген. Ковпаку, уговориться точно. Он сказал, что «немного попозже», что сейчас уезжает в «Совинформбюро» и сам позвонит мне. А я, судя по его сухому тону, подумал — не возражает ли вообще кто-нибудь в Совинформбюро, из людей повыше, против моей поездки, если не против написания книги о Ковпаке вообще? Ну, посмотрим. У меня не так уж много охоты — напишем еще одну книгу, которую не напечатают.

Вчера — обширный спор между Тамарой и ее невесткой, Марочкой. Невестка, 35 лет, стала профессором английского языка, не занималась раньше этим языком. Муж ее, брат Тамары, — неудачник. Он тоже — 40 лет, сдал дипломную работу на инженера. Работал в промкооперации, — и неплохо, но, к несчастью, попал под суд и хотя был оправдан, все же получил травму: служить ему инженером не хочется. Поработал он в какой-то проектной конторе, — ушел. Тамара, через знакомых, достала ему хорошее место на заводе — отказался. Был донором; содержал собаку, а теперь решил быть художником. Пишет натюрморт. Учит его какой-то спившийся художник С. Киров; я, шутя, называю его «Киров с нами» — учит за еду: скармливают этому художнику овсянку, которую получают для собаки ихней… Надеется научиться, «писать для продажи натюрморты, два в месяц, а остальное время писать для себя», — так говорит Марочка, которой нравится мысль, что ее муж будет художником, что она ему так помогает, — впрочем, кажется, это не мешает ей, 50-лет, иметь любовником какого-то профессора… Тамара настаивала на том, чтоб брат стал снова инженером. Он же доказывал, что инженеры мало зарабатывают, а затем сознался — его мечта: жить в лесу, в избушке, и только будучи художником, он сможет осуществить эту мечту.

Дети — Кома, Миша, Макс Бременер {448} и очень талантливый юноша — поэт В. Берестов {449} составили рукописный журнал «Оладьи». Тамара прочла единственный номер — и запретила его распространять — ребята острят, большей частью глупо, а дураки, прочтя журнал, истолкуют это еще глупей.

Писал рассказ «Евдокия-баба». Надо спешно написать две одноактных пьесы и рассказ на тему одной из пьес, а я не могу оторваться от романа «Сокровища…» — Не думаю, чтоб я разбогател, их найдя!

23 мая.

Рассказ В. П. Ключарева (приходил вечером, возвратили «Канцлер» {450} , что хотел поставить в «Театре Киноактера», но, что, разумеется, не приняли) — «Еду в поезде. В купе молодой капитан, красивый, с множеством орденов и с девятью отметками тяжелых ранений, Герой Советского Союза. Говорит, что два года не был в Москве, а теперь едет в Кисловодск, — операция легкая, сидят пули. Получил 42.000 руб. — „там, ведь на руки не выдают — зачем, чтоб к немцам, в случае чего, деньги попали?“ Приобрел бутылку коньяку, выпил рюмку, ослабел. „Нет, меня они доконают! А мне — на хрен Герой Советского Союза, я весь исполосован, во мне — все разрывные пули… Началось оно, как встретил Жукова. Он — злой. Я тогда — лейтенант. Он говорит: „Немцев надо отбросить на 16 километров“. — Говорю — „Можно“, хотя у самого никаких данных. Он искривился „Как отвечаешь, лейтенант? Где — есть“. — Говорю: „Есть, отбросить на 16 километров“. Ну, пошли. Бились день, к вечеру — 9 км. Приезжает Жуков: „Подкреплений не дам, и так ты у меня всех сорванцов отобрал. Молодец!“ Я смотрю на него и думаю: „Хорошо тебе хвалить, а мне еще 6 километров“. Но, за ночь дошел. Еще — хотел километра два добавить, но в это время мне всю спину, впервые, пулей разворотило… Отсюда я и знаю Жукова. Что мне — герой? Я был рабочий до войны, простой… тем же мне и быть, и слава богу. Но, они меня доконают. Вот вам моя фамилия ничего не говорит, а у них я на счету. Они в случае чего — меня! Девять пуль в меня всадили, так неужели десятая мне в лоб не попадет?.. Нет, они меня доконают, черт бы их драл“, — говорит он не без удовольствия и пошатывается: пьян с одной рюмки».