Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Насколько тот факт, что меня поймали на лжи, повлияет на тон допросов, когда они возобновятся? Как это отразится на хрупком равновесии, возникшем между мной, Саидом и Азизом в ходе предыдущих допросов? Будут ли они исходить из предпосылки, что единожды пойманного на лжи подозревают в том, что он лжет все время? Ответов на эти вопросы у меня пока не было.

В середине дня дверь отворилась и, как я и думал, в комнату вошли Саид и Азиз. Азиз хотел получить всю информацию про Тель-Ноф. Он даже принес с собой план базы. План был местами правильный, местами нет. Взлетно-посадочные полосы были отмечены правильно, прочие службы и здания — совершенно не на месте. Мы начали разговор об авиабазе, с которой я, будучи молодым пилотом, действительно был не слишком хорошо знаком. Азиз хотел узнать множество безумных вещей, о которых я не имел ни малейшего представления. В какой-то момент мы зашли в тупик. Азиз хотел знать, сколько на базе топливозаправщиков. Мои слова, что я этого не знаю, он пропускал мимо ушей. Я же не счел нужным ему сказать, что, в отличие от системы наземной заправки египетских ВВС, в Израиле используют не топливозаправщики, а другие методы.

Только сейчас, после сотен часов допросов, я наконец понял, что египетские дознаватели полагают, что в израильских ВВС все устроено точно так же, как и в египетских. (С небольшими различиями, которые нужно выяснить в ходе допросов.) Поэтому Азиз снова и снова возвращался к вопросу о топливозаправщиках.

— Сорок три заправщика, — наконец сказал я.

Он записал число на листе бумаги, лежащем перед ним, и сказал: «Вот видишь, оказывается, есть вещи, которые ты знаешь, но не говоришь». Он был совершенно прав. Я не сказал ему, что окончил летный курс номер 43 и что я снова вернулся к системе с использованием чисел, имевших для меня определенный смысл, чтобы их легче было запомнить.

Азиз продолжал спрашивать меня про Тель-Ноф, ни разу не вспомнив, что поймал меня на лжи. Он просидел до вечера и был достаточно дружелюбен. В комнате царила приятная атмосфера, и мы даже вместе поужинали, как стемнело и Азиз смог разговеться. Он выглядел как человек, у которого свалилась с плеч огромная тяжесть. Еще бы: он разоблачил легенду о герцлийском аэродроме, а теперь сможет предоставить своему начальству подробное описание базы в Тель-Нофе.

Я со своей стороны не мог почувствовать себя настолько же довольным. Разговор о Тель-Нофе причинял мне боль, и я не мог не думать о Гиоре Эпштейне, «короле неба», поскольку именно из-за заметки о нем мне довелось пережить все то, что я пережил за последние восемь дней. Чтобы восстановить свое положение, хотя бы в собственных глазах, я перешел к личным вопросам. Азиз мог быть старшим по званию, но я решил, что пришло время высказать ему свои жалобы.

К примеру, я упомянул о пятидесяти пяти днях, которые, по словам доктора Абсалема, должны пройти, прежде чем с левой руки снимут гипс, и заявил, что они не предоставляют мне необходимого лечения. Я повторил свое требование встретиться с Буазаром. Я сказал, что мои простыни давно не меняли. И даже позволил себе заявить, что египетская еда отвратительна и что с момента своего появления здесь я не получил ни одного яйца.

— Может быть, в Египте попросту нет яиц? — добавил я, не обратив внимания, что меня, кажется, немного занесло. Дело было накануне ужина. И когда принесли еду, я увидел, что в меню было добавлено яйцо! (Пусть даже самое мелкое яйцо, какое мне доводилось видеть.) У меня возникло ощущение, что, несмотря на Тель-Ноф и новые направления, которые принял допрос, что-то изменилось в мою пользу.

Когда Азиз и Саид ушли, последний скоро вернулся с новой посылкой из Израиля. В ней были сладости и некоторые личные вещи. Он также дал мне две незаполненные открытки Красного Креста, чтобы я мог написать в Израиль, сказав, что заберет их завтра. В посылке я нашел роликовый дезодорант фирмы «Old Spice», и поскольку еще пованивал, смазал им большую часть тела, насколько это позволял мой гипс. Затем я прочел «Шма» перед сном, и лег спать, не зная, что будет дальше.

На следующий день Саид появился вновь. Он сказал, что скоро я встречусь с представителем Красного Креста, забрал две подписанные открытки и удалился. В полдень в комнату вошел египетский офицер в форме. Он подошел к кровати, протянул мне одну из открыток и спросил на иврите, что я имел в виду в одном месте. Речь шла об открытке Мирьям, где я писал, что дезодорант был отличной идеей. Я объяснил ему, что имел в виду. Удовлетворенный, он сказал, что подумал, будто строчка о дезодоранте была секретным кодом, и пожелал мне всего хорошего. Все это было настолько сюрреалистичным, что казалось сценой из «Винни-Пуха».

Вечером меня отвезли в больницу Аль-Маади. Становилось ясно, что скоро состоится еще одна встреча с Буазаром. Как обычно, мою внешность слегка привели в порядок — помыли и постригли. Затем меня отвезли на нижний этаж, где сняли с левой руки остатки гипса. Моя бледная рука наконец-то была полностью свободной. Однако к моему удивлению и ужасу, даже без гипса я не мог согнуть локоть. Рука торчала под углом девяносто градусов, и не было никого, с кем бы я мог посоветоваться о ее дальнейшей судьбе. Впервые я смог увидеть, в каком месте локоть был сломан и где проходил хирургический шов. Непривычнее всего было ощущать швы, украшавшие руку. В конце дня я лежал в комфортной больничной койке, баюкал свою бедную искалеченную конечность, втайне надеясь, что дежурной медсестрой окажется Надия, и зная, что завтра мне предстоит встреча с посланцем большого мира.

Надии не было. Однако Буазар действительно появился на следующий день, на этот раз без репортерской свиты, сопровождавшей его в ходе первого визита. Я встретил его не слишком приветливо:

— Где Вы были весь этот месяц? — упрекнул я его. — Вы говорили, что будете навещать меня чаще!

— Мне не позволяли с Вами встретиться. Я просил о еще одной встрече, но мне отказывали, — ответил он несколько извиняющимся тоном.

Я рассказал ему об ужасном месяце, который я пережил, и о том, что мне было в десять раз тяжелее из-за того, что я верил, что здесь, в Каире, находится тот, кто должен меня защищать. Он снова извинился, передал мне приветы из Израиля и пачку писем. Он также рассказал мне об усилиях по организации обмена военнопленными, правда, лишь со стороны Министерства иностранных дел. Я спросил, дошли ли до Израиля мои открытки, подписанные во время его первого визита. Не все, ответил он.

Мы провели вместе около получаса. В отличие от первой встречи, на этот раз все было хорошо, даже замечательно. Я все еще помнил пощечины, полученные от суданского гиганта, и размышляя об этом, приходил к выводу, что пребывание плену напоминает американские горки, где ты то ползешь, как черепаха, но несешься с головокружительной скоростью. Недавно я лежал в одиночной камере, взывая к Богу и моля Его помочь мне прежде, чем я окончательно отчаюсь, — и вот всего через несколько дней я оказался в больнице, умытый, аккуратно постриженный и побритый, а моя рука наконец-то свободна от гипса.