Дуглас Смит - Распутин. Вера, власть и закат Романовых

Но были и те, кто видел опасность в публичных нападках на Распутина. И одним из таких людей был друг Новоселова, Лев Тихомиров, редактор «Московских ведомостей». В 1910 году он нападал на Распутина на страницах своей газеты, полагая, что сможет уничтожить его. Но, поняв, что из этого ничего не выйдет, он прекратил свои нападки, поскольку понял, что публичное унижение Распутина подрывает уважение к русскому престолу 14. Поняв это, монархист Тихомиров прикусил язык. А вот русские революционеры поступили совершенно иначе. Они поняли, что Распутин может стать прекрасным орудием борьбы с режимом. Православный философ и экономист Сергей Булгаков писал, что интеллигенция прекрасно это понимала. Когда Гучков спросил у Эллы, как дела с думским запросом, она ему не ответила, потому что знала, какую опасность несет в себе публичный скандал. Она предпочитала бороться с Распутиным тайно, за сценой. Она надеялась, что сохранить престиж царского дома все же удастся 15. Но другие пошли дальше. Сторонник теории заговоров князь Жевахов утверждал, что критики Распутина, намереваясь громко заявить о своей верности династии и любви к царю, в действительности играли на руку не только Думы и «еврейской прессы», но и «Интернационала», мифической тайной международной сети евреев, банков и масонов, которая стремилась уничтожить святую Русь 16.

К концу января 1912 года имя Распутина было известно практически в любой деревне. Все слышали грязные слухи не только о том, как он «сексуально ублажает» светских дам столицы, но еще и о его «интимных визитах» к императрице 17.

Члены большой семьи Романовых тревожились все сильнее. Сестра царя Ксения 25 января написала в дневнике о том, как это ужасно, что все говорят о Распутине. А то, что они говорят даже об Александре, просто чудовищно. Куда бы она ни пошла, везде говорили только о Распутине. «Чем все это кончится?» – спрашивала Ксения 18.

Ситуация при дворе еще более накалилась к концу месяца. Газеты продолжали писать о Распутине, а Дума призывала выслать его из столицы. 11 февраля Николай снова вызвал Макарова и приказал ему утихомирить прессу. «Я просто не понимаю – неужели нет никакой возможности исполнить мою волю?» 19Царь приказал Макарову обсудить возможные варианты действий с Коковцовым и Саблером. Коковцов выхода не видел. По слухам, Саблер получил свой пост благодаря Распутину и даже ползал перед ним на коленях в знак благодарности. Более того, его помощник Петр Даманский тоже был человеком Распутина, так что помощи ждать не приходилось. Но Коковцов ошибался. Саблер выступил однозначно: Распутин должен уехать в Покровское, чтобы защитить репутацию престола. Обер-прокурор Синода был готов заявить об этом императору.

Вечером 12 февраля Коковцов и Макаров отправились к барону Фредериксу, престарелому, но безукоризненно честному и преданному царской семье человеку. Барон Фредерикс управлял царским двором. К нему министры и обратились за помощью. Барон сказал, что он полностью разделяет их мнение о Распутине и понимает, какую опасность представляет этот человек. Он пообещал поговорить с императором при первой же возможности. Барон сдержал обещание. 14 февраля он позвонил Коковцову и сообщил, что потерпел сокрушительное поражение: император и императрица пришли в ярость и отказались выслушивать и Фредерикса, и всех остальных. Царская чета во всем обвинила Думу и Гучкова, Макарова они считали слишком слабым и неспособным справиться с журналистами. Николай категорически отказался высылать Распутина: сегодня Распутин, а кто завтра? Для царя это стало делом принципа 20.

Распутин же провел в Санкт-Петербурге целый месяц. Он жил у Сазоновых на Кирочной, и полиция следила за каждым его шагом. В конце месяца агенты видели, как он шел в «семейные бани» на Шпалерной с женой Сазонова, из чего был сделан вывод, что она является его любовницей. Они видели его в обществе поклонниц в разных церквях, в том числе и в церкви Спаса на Крови на Екатерининском (ныне Грибоедовском) канале. Эта церковь была построена там, где революционеры в 1881 году взорвали экипаж Александра II. Распутин и женщины присутствовали на службах и молились перед иконами. Судя по полицейским документам, Распутин проводил время с другими женщинами, в том числе и с проститутками, которых он подбирал на улицах: 17 февраля неких Ботвинкину и Козлову, а 19 февраля – Петрову 21.

Николай и Александра вместе с детьми принимали Распутина в Александровском дворце 24 февраля. «Большое утешение было увидеть его и послушать его беседу». Скандалы вокруг имени Распутина никак не повлияли на их отношения. Через четыре дня во дворец приехала мать Николая, чтобы поговорить с сыном и невесткой. Вот что пишет об этой встрече в своем дневнике великая княгиня Ксения:

«Мама рассказывала про вчерашний разговор. Она так довольна, что все сказала. Они [Царь и Царица] знали и слышали о том, что говорится, и А[ликс] защищала Р[аспутина], говоря, что это удивительный человек и что Мама следовало с ним познакомиться и т. д. Мама только советовала его отпустить теперь, когда в Думе ждут ответа, на что Ники сказал, что он не знает, как он это может сделать, а она [Александра Федоровна] объявила, что нельзя give in [уступать]!

Вообще она говорила все не то и, видимо, не понимает многого – ругала общество (dirty-minded gossips [грязные сплетни]), Тютчеву, которая много болтает и врет, и министров – «all cowards» [все подлецы] 22.

26 февраля Коковцов с изумлением получил письмо от Распутина, в котором тот сообщал о своем намерении покинуть город навсегда и просил о встрече перед отъездом, чтобы «обменяться мыслями». Через три дня Распутин приехал в кабинет премьер-министра. При встрече присутствовал также шурин Коковцова, Валерий Мамантов. Коковцов пригласил его в качестве свидетеля.

«Когда Р. вошел ко мне в кабинет и сел на кресло, меня поразило отвратительное выражение его глаз. Глубоко сидящие в орбите, близко посаженные друг к другу, маленькие, серо-стального цвета, они были пристально направлены на меня, и Р. долго не сводил их с меня, точно он думал произвести на меня какое-то гипнотическое воздействие или же просто изучал меня, видевши меня впервые. Затем он резко закинул голову кверху и стал рассматривать потолок, обводя его по всему карнизу, потом потупил голову и стал упорно смотреть на пол и – все время молчал. Мне показалось, что мы бесконечно долго сидим в таком бессмысленном положении, и я наконец обратился к Р., сказавши ему: “Вот вы хотели меня видеть, что же именно хотели вы сказать мне? Ведь так можно просидеть и до утра”.

Но Распутин сидел молча, устремив взгляд в потолок. Мамантов спросил, действительно ли он собирается вернуться в свою деревню.