Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

— Ну и шей себе сам сапоги, ходи без пальто, ходи в латаных штанах! А я уеду! Не могу здесь жить больше!..

Если бы Елизавете Афанасьевне сегодня утром кто-нибудь сказал, что с нею случится вечером, она бы молча замахала руками и улыбнулась. А вот — поди же!

Март подходил к концу. Задул по-весеннему свежий ветер, с Агалыкских гор потянулись сизые тучи, к вечеру захолодало. Была суббота.

Лиза собралась к вечерне. В церковь она ходила охотно, была суеверна, почитала праздники и всех святых. Она верила в загробный мир, соблюдала обычаи поминаний, любила гадать, раскрывать значение вещих снов.

К вечерне собиралась как в гости. Тщательно мылась кокосовым мылом, завивала волосы, надевала все чистое. Сегодня она вынула из коробки новое платье. Парижское, от Пакена. Привезли три платья для жены полковника Семевского. Полковник Семевский слыл романтиком: он захотел вернуться в Петербург с женой-азиаткой. Влюбился в дочь известного хлопкозаводчика, Рахиль Пинхасову, женился, получил за женою миллионное приданое. Девушка была действительно красива. Черные, как смоль, волосы, миндалевидный разрез глаз, матовая кожа, грациозность, стройность, худощавость. Через год у Рахили родился сын, а сама она стала невероятно полнеть. Выписанные из Парижа к свадьбе белье и туалеты надеть Рахиль не могла — все оказалось тесным. Пришлось продать. Три платья — очень дешево: никому не годились, были узки, — купила Елизавета Афанасьевна. Решила обновить тафтяное, коричневое, в мелкую серебряную клеточку. К нему — черную бархатную накидку и такую же маленькую шляпу — ток, с серой густой вуалью. Вуаль завязывалась под подбородком бантом, прозрачным и воздушным.

Лиза оделась и вышла из дома. Василию Лаврентьевичу она на столе оставила записку:

«Приходи в церковь хотя бы к концу службы. Время позднее, одной идти жутковато».

В церкви темно, благолепие, тишина. Мальчик, белокурый гимназист, читает у аналоя «Страсти».

Лизе малопонятна славянская речь. Она слушает, но не вдумывается в святые строки. Тихо кладет поклоны у распятия, стоит в правом нефе, за колонной. Церковь наполнялась, зажигались люстры, возле икон поставили высокие подсвечники с желтыми восковыми свечами, ароматно горевшими в своих серебряных гнездах. Застучал на клиросе пюпитрами хор. Солистка пробовала свой кристальный голос. Великолепно пела Шурочка. Немного училась у знаменитой самаркандской пианистки польки, жены офицера. У Шуры серебряный, как ангельская фанфара, альт. Для ее голоса регент написал специальный концерт из Баха, Берлиоза и Чайковского. Это была такая прелесть! Все дамы плакали! — как говорил Василий Лаврентьевич (насмешник), сожалели, зачем не им достался такой голос!

Началась служба. Елизавета Афанасьевна молилась. За Васичку, прости его, господи, который так занят, что и в бога веровать ему некогда. За сестер, что обижают младшую Лизаньку, корят ее, неумелую жену, зачем детей нет. Прости им, господи! За упокой души маменьки, что осталась лежать в сырой земле маленького Сумского кладбища. За все прости, господи, грешную рабу твою Елизавету! За легкие, суетные мысли в глупой голове. За ветреность ее, за чувства, которые она вызывает в мужчинах своим кокетством!

Служба подходила к концу, церковь постепенно пустела, а Лиза со своей очарованной душой все взывала к богу, просила простить ее…

В церковь тихо вошел солдат. Встал у входа, размашисто перекрестился русским широким крестом, обвел взглядом церковь и так же тихо вышел.

На противоположной стороне дороги, в тени тополей, стояла запряженная темными лошадьми коляска. Закрытый щегольской экипаж ничьего внимания не мог привлечь, потому что из церкви многие возвращались в своих колясках. Кучер на облучке будто замер, не шевельнется, да и кони стоят смирно.

Едва Елизавета Афанасьевна вышла из церкви и стала переходить через дорогу, как к ней неслышно подскочил давешний солдат, подтолкнул к экипажу и подсадил. Две мужские руки протянулись к ней и втянули ее в экипаж. Лиза не успела вскрикнуть, даже не сообразила, что произошло, как коляска уже мчалась по темным улицам, и рядом кто-то знакомый шептал:

— Не бойтесь, Елизавета Афанасьевна, это — я. Мне надо поговорить с вами. Серьезно поговорить.

Лиза молча кивнула головой и отодвинулась на краешек сиденья. Генерал Арендаренко откинулся к спинке, жадно глядел на чистый, необычайной красоты профиль Лизы. Закутанные в черный бархат плечи ее оставались невидимыми, и в полутьме коляски рисовался только четкий, как у камеи, профиль.

Экипаж мчался по темным улицам Самарканда, вынесся на Абрамовский бульвар и в конце его остановился у кирпичного здания с темным подъездом. В доме темно — заметила Лиза — или ставни прикрыты?

В темную переднюю вышел со свечою денщик Арендаренко, тот, что приносил букет. Георгий Алексеевич сбросил ему на руки свою дорогую шинель, отдал Лизочкину мантильку и ввел ее в гостиную.

Елизавета Афанасьевна спокойно сняла шляпу, перчатки и положила на столик у двери. Села на диван у камина, расправила свое нарядное платье, поправила прическу.

Генерал заметно волновался. Он нервно придвинул себе кресло, откинул шашку, сел. Лиза огляделась, дав ему время опомниться.

Затянутая красным шелком гостиная была мала. На полу — текинский ковер, темным плюшем обитая мебель. Хрустальная горка в углу полна драгоценных мелочей; несколько небольших картин; в вазах на столиках по углам — ветки цветущих магнолий. На камине бронзовый канделябр с розовыми свечами.

Генерал Арендаренко собрался с мыслями, потер высокий лоб, начал говорить:

— Я рад, что не ошибся в вас, Елизавета Афанасьевна. Ни криков, ни слез, ни истерики, словом, никакой мелодрамы.

— Я просто хотела бы знать, что означает это похищение? — тихо сказала Лиза. — Если вам потребовалось поговорить со мною, то вы могли бы это сделать, просто приехав к нам. Кажется, мы с вами люди просвещенные, европейцы? Меня в ичкари никто не запирает, и я могу принимать у себя дома кого мне угодно.

— Да. Вы правы, зачем страх и слезы, разве вы не можете положиться на мою порядочность? Просто я хотел бы поговорить, не вызывая огласки. Я привез вас, Елизавета Афанасьевна, в конец Абрамовского бульвара. А мог бы умчать так, что вас и не нашли бы никогда.

Лиза пожала плечами и ничего не сказала ему.

— Я мог бы увезти вас в Италию, в Швейцарию, к лазурным водам и оливковым рощам Лигурии.

Лиза подняла на него недоумевающие золотистые глаза, но опять ничего не сказала.

— Так вот. Я люблю вас, Елизавета Афанасьевна. Мне много лет. Я решил оставить службу в Туркестане и навсегда покинуть этот благословленный край. Я прожил здесь тридцать пять лет. Всю жизнь, весь свой дипломатический талант я отдал народу и отечеству. Один человек здесь уже справиться не в силах. Быть одновременно и жандармом, и дипломатом, да и палачом я не могу. И вот я решил уйти. Мне не по вкусу то, что происходит на Дальнем Востоке, мне не по вкусу и то, что происходит внутри страны. Кончится тем, что я стану совсем, как ваш деверь, на сторону народа. Ну, да это все, положим, вступление! И вот, уезжая отсюда, пока в отпуск, а из отпуска я не вернусь, как видно, — я и решил заехать в Самарканд и еще раз взглянуть в дорогое лицо.