Капитолина Новоселова - Звезда Альтаир

Воцарилось молчание. Вирский делал какие-то заметки в блокноте, Бржезицкий — уездный начальник Джизака, полковник, хорошо воспитанный поляк, недурно владеющий европейскими языками, — многозначительно потирал обрамленный черными густыми волосами безоблачный лоб. Помощник губернатора Чернявский облокотился на спинку кресла и молча о чем-то размышлял. Наконец он заговорил:

— Видите ли, ваше превосходительство, если рассудить здраво, то Штаб Военного Округа абсолютно прав. Трудно сказать, с какой целью к нам, в Туркестанский край, стратегически важный для России, пожаловали представители заокеанской державы. Мое мнение: в самой вежливой форме отклонить их попытки произвести раскопки. В самой корректной форме.

— Я позволю себе заметить, — сказал Вирский, — что среди этих ученых нет ни одного археолога. Что-то иное их интересует в нашем хозяйстве. Хлеб? Вряд ли. Хлопок? Пожалуй, да. — И Михаил Моисеевич хитро скосил миндалевидные глаза на генерала.

Тот задумчиво тер себе подбородок:

— Помешать им копать… это легко сделать, обязав милейшего и хитрейшего Вяткина. Но если у них другое на уме? — Он как на оракула смотрел на Бржезицкого.

— У меня такое впечатление, — наконец изрек тот капризно, — что мы стремимся всеми мерами помочь американским ученым достичь всех их целей.

— Попрошу яснее, — склонил к нему ухо генерал.

— Предположим, что у американской группы есть особое задание. Сумеет ли Вяткин, не располагающий достаточным образованием, предотвратить беду? Конечно же, нет! Здесь нужно более солидное, авторитетное в научном отношении лицо.

— Например, профессор Бартольд? — спросил генерал. — Или даже сам князь Бобринский?

— Во всяком случае не Вяткин. Мне кажется, у нас настолько его избаловали, что он и впрямь стал в последнее время чувствовать себя настоящим востоковедом и ученым.

— А по-вашему, он неуч? — поинтересовался генерал. — У него вышло уже несколько крупных работ, хорошо принятых в науке.

— Ах, ваше превосходительство. Вяткин, как правильно говорит профессор Веселовский, всего лишь накапливатель фактов. Но систематизировать их и сделать научное заключение он не способен! В науке же важен синтез. На мой взгляд, Вяткина иностранцам показывать стыдно.

Генерал был недоволен горячей завистливой тирадой своего любимца; он прикрыл глаза белой пухлой рукой и сделал вид, что не расслышал его злых слов.

— М-м-м, — мямлил он, — собственно, мы не настаиваем на кандидатуре Вяткина, но ведь Бартольд телеграфировал, что приехать не сможет. Он сам указал нам на Василия Лаврентьевича, о котором очень высокого мнения. А я, что ж, господа, я вынужден раньше времени сообщить вам, что Вяткин Василий Лаврентьевич избран в члены Русского комитета по изучению Средней и Восточной Азии. Вот и бумага получена, позвольте, где же это она лежит? — ах, вот же, вот она!

Вирский спокойно взял бумагу и тщательно переписал в блокнот ее содержание, намереваясь опубликовать документ в очередном номере «Справочной книжки Самаркандской области».

Бржезицкий хмуро вертел в руках карандаш.

— Удивляюсь, — заметил Чернявский.

— Итак, господа, — резюмировал губернатор, — стало быть, Вяткин будет сопровождать экспедицию от самаркандской администрации. Это часть научная. А вот кому поручим мы часть политическую? Может быть, вы, Александр Юлианович, были бы любезны взять ее на себя? — обратился он к Бржезицкому.

Тот встал и шаркнул ножкой, благодаря за честь.

Осень просвечивала не только в лихорадочной синеве напряженного неба, не только в оранжевой ржавости трав и клекоте улетающих птиц, но и в замирании греющихся на солнце прозрачных стрекоз, холодных тенях и сырости земляных раскопов на городище Афрасиаб. Дождей еще не было, но взрытое нутро древнего города, просыхая, пахло дымом тысячелетие назад потухших очагов и мокрой штукатуркой, как живые города никогда не пахнут.

Где-то далеко на перекатах пенил зеленые волны Зеравшан, где-то на холмах Чупан-ата пастухи вели отару, и нежная мелодия их флейты сливалась с грустным клекотом птиц и осенней реки.

На душе отнюдь не весело. Вяткин весь ушел в работу на холме обсерватории и уже кое-что успел там сделать. Кроме того, на письменном столе его лежала уже почти наполовину заполненная тетрадь. В ней он писал о своих раскопочных делах и писал настолько успешно, что сам диву давался. Об Улугбеке и обо всем, что касалось тимуридских дел, он писал легко и был удачлив. Текст, оснащенный научной терминологией и изобиловавший мыслями, был отличным научным текстом и радовал его самого.

А писать есть о чем. Из земли показались остатки фундаментов, выявилось основание какого-то громадного минарета, видимо, лежащее прямо на скальном грунте холма. Но копать приходилось одному.

Присев на короткий отдых возле журчащего потока Оби-Рахмат, Вяткин завтракал и размышлял.

«Дурья ты голова, Василь. Ломишь спину, чтобы явить миру еще одно доказательство величия человеческого ума и силу человеческого духа. А интересуется ли твое вечное человечество такого рода доказательствами? Из кого оно состоит, человечество? Не из тех ли, кто спалил эти города и разорил этот дворец разума, науки и чувства? Вот и ты работаешь, а кто понимает, зачем ты это делаешь?

И все-таки делать это надо! Кто-то должен нести чадящий и коптящий факел знания. Я и обречен нести его в свое время, среди людей моего поколения. А вот давеча подходит поп из Георгиевской церкви — ну, она рядом с музеем. И говорит: «Вы бы, Василий Лаврентьевич, молебен отслужили на раскопках-то городища Афрасиаба, оно языческое, и мысли верующих смущаются, нехорошо это». Не отстает от попа и полковник Бржезицкий: «Я бы на месте губернатора запретил вам заниматься раскопками обсерватории: в сущности, вы пропагандируете мусульманского ученого-вероотступника, человека, предавшего дело управления государством, а это подрывает основы и нашей государственности, как образец недолжного».

И губы Василия Лаврентьевича шевелились: он про себя ругался неприличными словами, по-крестьянски, по-русски отводя душу. Опять на холме стучала по скальной площадке его кайлушка, опять он тер о суконные штаны найденные обломки металла, ласково рассматривал на ладони кусочки керамики, откладывал в сторону непонятные куски каких-то крупных керамических сосудов.

…Денег на раскопки нет, разрешения — тоже. Право раскапывать столь крупные городища, как Афрасиаб, выдается только Императорской археологической комиссией, где чуть ли не главным авторитетом по Востоку слывет профессор Веселовский. А Вяткин знает, насколько этот зубр великодержавной науки низко ставит туркестанских самоучек — востоковедов и историков. Насколько он высокомерен и надменен в оценке работ и исследований, проделанных ими. И уж тем более не пользуется его расположением Василий Лаврентьевич Вяткин.