Дженна Джеймсон - Заниматься любовью, как порнозвезда

Через считаные секунды нос мой горел, а в голове громыхали молоты. Было больно, и я не могла взять в толк, чего ради кому-то приспичило вдыхать эту мерзкую пыль. Потом я сглотнула скопившуюся во рту слюну, и мигрень медленно преобразилась в эйфорию. Кровь бурлила, сильно колотилось сердце. Душой овладело такое возбуждение, что ей стало тесно в теле, ей хотелось вырваться и закружиться в танце среди звезд — или хотя бы заполнить собою весь дом. Впервые после моего ухода мне не было больно из-за разлуки с отцом, я не думала о Проповеднике и плевать хотела, нравлюсь я Джеку или нет. Все было по фигу.

— Джек, — произнесла я. — А можно еще чуть-чуть?

Так я приняла еще одну щепотку-черточку. Целиком. И чувствовала себя несокрушимой. Спустя несколько часов меня осенила неожиданная мысль. Я поделилась ею с Джеком:

— А как мне теперь заснуть?

Он ответил с нехорошей усмешечкой:

— Лови кайф.

Я забралась в постель и закрыла глаза. Они немедленно распахнулись снова. Полтора дня спустя я все еще была на ногах, тряслась от измождения и голода, и у меня непрерывно лязгали зубы. Я чувствовала себя совершенно несчастной. И клялась никогда больше этого не делать.

Клятвы хватило примерно на неделю. В этом была своя польза: никогда еще дом Джека не выглядел так чисто. И однажды перед работой я нюхнула пару раз — решила, что так смогу вкалывать еще лучше. Как же. Я изрядно переборщила с косметикой и к тому же бог знает сколько времени промаялась с прической; когда я таки вылезла на сцену, видик у меня был тот еще.

Стоило мне добраться до шеста, как я вцепилась в него и больше уже не выпускала. Танцевала я, стоя на месте; костяшки пальцев побелели, а зубы клацали так, что от челюстей искры летели. Заметка на память: работа и наркотики не сочетаются.

Как раз в ту пору Ванесса стала больше пить, то и дело выходила из себя и без всяких видимых причин ударялась в слезы. Она все время говорила какие-то странные вещи, вроде того, что ей неспокойно дома одной, и упрашивала меня переночевать у нее. Постепенно Ванесса стала отказываться от наших совместных затей, начала отдаляться от меня. Какое-то зло тяготело над ней. Имя этому злу было — Проповедник.

Ванесса жила в нескольких километрах от отца. Порой, когда я бывала у нее в гостях, Проповедник наведывался, чтобы промочить горло. Я отсиживалась наверху, страшась встречи с ним, но до меня часто доносился шум их ссор. Однажды вечером, когда мы с Ванессой сидели внизу и принимали «щепотку-черточку», в дом ввалился Проповедник. При виде меня он на мгновение застыл. На лице появилась угрожающая гримаса, он развернулся и ушел.

С того вечера Ванесса перестала со мной разговаривать. Даже не отвечала на звонки. Я не могла понять, в чем дело, и наконец без предупреждения нагрянула к ней домой. При виде меня Ванесса вся побелела.

— Что на тебя нашло? — спросила я.

— Ты трахаешься с моим папой? — Во взгляде Ванессы кипела неприкрытая ненависть.

— О господи, Ванесса… Ты что несешь?

— Папа сказал, что ты с ним трахаешься! — выкрикнула она. — Ну и дерьмо же ты, Дженна. Как ты могла?

У меня и в мыслях не было рассказывать Ванессе о случившемся, но разум порой проделывает странные вещи, если тебя загоняют в угол.

— Ты неправильно поняла, — ровным голосом проговорила я. — На самом деле он меня изнасиловал.

Не успела я это произнести, как из глаз Ванессы потекли слезы, и она осела на пол.

— Все в порядке, — увещевала я ее. — Я не собираюсь выдвигать никаких обвинений. Я ничего ему не сделаю, слышишь?

— Не в этом дело, — выдавила Ванесса, давясь слезами. Я посмотрела на нее — и вдруг все поняла. Она не просто пережила с Проповедником то же самое — с ней это продолжалось и сейчас.

— Он насиловал меня всю жизнь, — призналась она, и тут ее словно прорвало. Слезы хлынули потоком, из носа потекло, а мои барабанные перепонки завибрировали от ее воя.

Защитные стены, которые Ванесса возводила вокруг себя всю свою жизнь, обрушились у меня на глазах. Проповедник был ее отцом, он все еще имел власть над нею.

— Этот ублюдок опять здесь ошивается, а я ничего не могу поделать, — пробормотала она. — Сколько я пыталась найти в себе силы, чтобы ему противостоять!

Ванесса уткнулась лицом в колени. Белокурые волосы волной накрыли ее ноги.

— Самое первое воспоминание у меня — это как он входит в комнату и забирается ко мне в постель, — промолвила она приглушенным голосом. — Он так и не прекратил. На прошлой неделе он вломился в дом и залез ко мне, когда я была в душе. Уже столько времени это длится, а я так и не знаю, что делать.

Мы с ней проговорили долгие часы. Точнее, говорила главным образом Ванесса. Я только слушала. Ей не нужны были советы, она просто хотела выложить кому-то, как он будил ее среди ночи, как норовил потрогать ее и трахнуть. Люди часто совершают одну ошибку: думают, что если человек открыл перед ними душу, то, значит, он ждет совета. Да все уже сотни раз слышали эти советы, и никто никогда им не следовал. Умом люди понимают, что им подсказывают правильный путь, но в душе ни к каким новым шагам они не готовы. И эмоции берут верх над разумом. И я просто давала Ванессе выговориться, наблюдая, как постепенно утихают в ней злость, смятение и бессилие, пока наконец она не успокоилась настолько, что ночью сумела бы заснуть.

Что самое худшее — оказывается, Ванесса все выложида Джеку. И что сделал Джек? То же, что и тогда, когда я рассказала ему о насилии, совершенном надо мной: ни черта. Это взбеленило меня больше всего: он же любил Ванессу так же сильно, как я. Да как он мог не заступиться за нее!

— Богом клянусь, у меня в голове не укладывается, что моя собственная семья меня предает, — сказала Ванесса. — Все, что я хочу, — это жить нормальной жизнью.

Я слушала ее — и чувствовала себя совершенно бессильной. Сама я не могла пойти в полицию и заявить об изнасиловании — ведь это было бы его слово против моего, но если бы мы отправились туда вместе с Ванессой… Это я ей и предложила. Но она призналась, что еще не готова к такому позору: ведь тогда об этом узнают все. Перед моим уходом она пообещала, что даст наконец отпор отцу и прекратит это. Мы сидели, обнявшись, до тех пор, пока у обеих уже не осталось сил, чтобы плакать.

На следующий день ее не стало.

Самое тяжкое — что меня не было с Ванессой рядом. Как только я увидела ее висящей в душе, до меня дошло, что нужно было остаться с ней. Но — как странно — я не плакала. Хотя что-то во мне и замкнуло, пока Шэрон не вернулась с ножом, я оставалась спокойной — так держался бы и папа, окажись он на моем месте. Отец рассказывал, что при перестрелках всегда сохранял предельную ясность и четкость мысли — будто все вокруг двигалось как в замедленной съемке. И теперь я чувствовала то же самое.