Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Вы никакъ дуетесь на меня? — не очень удачно спросилъ я...

Мухинъ продолжалъ долбить своей стамеской, только стамеска какъ-то нелѣпо скользила по зажатой въ тиски какой-то гайкѣ.

— Что тутъ дуться, — помолчавъ, сказалъ онъ, — а рука у меня дѣйствительно въ маслѣ. Зачѣмъ вамъ моя рука — у васъ и другія руки есть.

— Какія руки? — не сообразилъ я.

Мухинъ поднялъ на меня тяжелый взглядъ.

— Да ужъ извѣстно, какія.

Я понялъ. Что я могъ сказать и какъ я могъ объяснить? Я повернулся и пошелъ въ баракъ. Юра сидѣлъ на завалинкѣ у барака, обхвативъ руками колѣни и глядя куда-то вдаль. Рядомъ лежала раскрытая книга.

— Въ кабинку заходилъ? — спросилъ Юра.

— Заходилъ.

— Ну?

— И ты заходилъ?

— Заходилъ.

— Ну?

Юра помолчалъ и потомъ пожалъ плечами.

— Точно сексота встрѣтили. Ну, я ушелъ. Пиголица сказалъ: видали тебя съ Подмоклымъ и у Успенскаго... Знаешь, Ва, давай больше не откладывать... Какъ-нибудь дать знать Бобу... Ну его со всѣмъ этимъ къ чортовой матери... Прямо — хоть повѣситься...

Повѣситься хотѣлось и мнѣ. Можно сказать — доигрался... Дохалтурился... И какъ объяснить Мухину, что халтурю я вовсе не для того, чтобы потомъ, какъ теперь Успенскій, сѣсть на ихъ, Мухиныхъ, Ленчиковъ, Акульшиныхъ шеи и на ихъ Мухиныхъ, Ленчиковъ и Акульшиныхъ костяхъ и жизняхъ дѣлать совѣтскую карьеру: если бы хотѣлъ дѣлать совѣтскую карьеру — я дѣлалъ бы ее не въ лагерѣ. Какъ это объяснить?... Для того, чтобы объяснить это, пришлось бы сказать слово "побѣгъ" — его я, послѣ опыта съ г-жей Е. и съ Бабенкой, не скажу никому. А какъ все это объяснить безъ побѣга?

— А какъ Пиголица? — спросилъ я.

— Такъ, растерянный какой-то. Подробно я съ нимъ не говорилъ. О чемъ говорить? Развѣ разскажешь?

На душѣ было исключительно противно.

Приблизительно черезъ недѣлю послѣ этого случая начался оффиціальный пріемъ въ техникумъ. Юра былъ принять автоматически, хотя въ техникумѣ дѣлать ему было рѣшительно нечего. Пиголицу не приняли, такъ какъ въ его формулярѣ была статья о террорѣ. Техникумъ этотъ былъ предпріятіемъ совершенно идіотскимъ. Въ немъ было человѣкъ триста учащихся, были отдѣленія: дорожное, гражданскаго строительства, геодезическое, лѣсныхъ десятниковъ и какія-то еще. Въ составѣ преподавателей — рядъ профессоровъ Петербурга и Москвы, конечно, заключенныхъ. Въ составѣ учащихся — исключительно урки: принимали только "соціально-близкій элементъ" — слѣдовательно, ни одинъ контръ-революціонеръ и къ порогу не подпускался. Набрали три сотни полуграмотныхъ уголовниковъ, два мѣсяца подтягивали ихъ до таблицы умноженія, и уголовники совершенно открыто говорили, что они ни въ какомъ случаѣ ни учиться, ни работать не собираются: какъ раньше воровали, такъ и въ дальнѣйшемъ будутъ воровать — это на ослахъ воду возятъ, поищите себѣ другихъ ословъ... Юра былъ единственнымъ исключеніемъ — единственнымъ учащимся, имѣвшимъ въ формулярѣ контръ-революціонныя статьи, но на подготовительные курсы Юра былъ принять по запискѣ Радецкаго, а въ техникумъ — по запискѣ Успенскаго. О какой бы то ни было учебѣ въ этомъ техникумѣ и говорить было нечего, но среди учебныхъ пособій были карты района и компаса. Въ техникумъ Юра поступилъ съ единственной цѣлью спереть и то, и другое, каковое намѣреніе онъ въ свое время и привелъ въ исполненіе.

Въ этомъ техникумѣ я нѣкоторое время преподавалъ физкультуру и русскій языкъ, потомъ не выдержалъ и бросилъ сизифовъ трудъ, переливаніе изъ пустого въ порожнее. Русскій языкъ имъ вообще не былъ нуженъ — у нихъ былъ свой, блатной жаргонъ, а физкультуру они разсматривали исключительно съ утилитарной точки зрѣнія, въ качествѣ, такъ сказать, подсобной дисциплины въ ихъ разнообразныхъ воровскихъ спеціальностяхъ... Впрочемъ, въ этотъ техникумъ водили иностранныхъ туристовъ и показывали: вотъ видите, какъ мы перевоспитываемъ... Откуда иностранцамъ было знать? Тутъ и я могъ бы повѣрить...

Пиголицу въ техникумъ не пустили: въ его формулярѣ была статья о террорѣ. Правда, терроръ этотъ заключался только въ зуботычинѣ, данной по поводу какихъ-то жилищныхъ склокъ какому-то секретарю ячейки, правда, большинство урокъ было не очень увѣрено въ 6 X 8 = 48, а Пиголицу мы съ Юрой дотянули до логарифмовъ включительно, правда, урки совершенно откровенно не хотѣли ни учиться въ техникумѣ, ни "перековываться" послѣ его проблематичнаго окончанія, а Пиголица за возможность учебы — "да, я бы, знаете, ей Богу, хоть полъ жизни отдалъ бы"... но у Пиголицы была статья 58, 8.

Юра сказалъ мнѣ, что Пиголица совсѣмъ раздавленъ своей неудачей: собирается не то топиться, не то вѣшаться. Я пошелъ къ Корзуну. Корзунъ встрѣтилъ меня такъ же корректно и благожелательно, какъ всегда. Я изложилъ ему свою просьбу о Пиголицѣ. Корзунъ развелъ руками — ничего не могу подѣлать: инструкція ГУЛАГа. Я былъ очень взвинченъ, очень раздраженъ и сказалъ Корзуну, что ужъ здѣсь-то, съ глазу на глазъ, объ инструкціи ГУЛАГа, ей Богу, не стоило бы говорить, а то я начну разговаривать о перековкѣ и о пользѣ лагерной физкультуры — обоимъ будетъ неловко.

Корзунъ пожалъ плечами:

— И чего это васъ заѣло?

— Вы понимаете, Климченко (фамилія Пиголицы), въ сущности, единственный человѣкъ, который изъ этого техникума хоть что-нибудь вынесетъ.

— А вашъ сынъ ничего не вынесетъ? — не безъ ехидства спросилъ Корзунъ.

— Сыну осталось сидѣть ерунда, дорожнымъ десятникомъ онъ, конечно, не будетъ, я его въ Москву въ кино-институтъ переправлю... Послушайте, тов. Корзунъ, если ваши полномочія недостаточны для принятія Пиголицы — я обращусь къ Успенскому.

Корзунъ вздохнулъ: "экъ васъ заѣло!" Пододвинулъ къ себѣ бумажку. Написалъ.

— Ну, вотъ, передайте это непосредственно директору техникума.

Пиголица зашелъ ко мнѣ въ баракъ, какъ-то путано поблагодарилъ и исчезъ. Кабинка, конечно, понимала, что человѣкъ, который началъ дѣлать столь головокружительную карьеру, можетъ сбросить со своего стола кость благотворительности, но отъ этого сущность его карьеры не мѣняется. Своей руки кабинка намъ все-таки не протянула.

...Возвращаясь вечеромъ къ себѣ въ баракъ, застаю у барака Акульшина. Онъ какъ-то исхудалъ, обросъ грязно-рыжей щетиной и видъ имѣлъ еще болѣе угрюмый, чѣмъ обыкновенно.

— А я васъ поджидаю... Начальникъ третьяго лагпункта требуетъ, чтобы вы сейчасъ зашли.

Начальникъ третьяго лагпункта ничего отъ меня требовать не могъ. Я собрался было въ этомъ тонѣ и отвѣтить Акульшину, но, посмотрѣвъ на него, увидалъ, что дѣло тутъ не въ начальникѣ третьяго лагпункта.

— Ну что-жъ, пойдемъ.

Молча пошли. Вышли съ территоріи лагпункта. На берегу Кумсы валялись сотни выкинутыхъ на берегъ бревенъ. Акульшинъ внимательно и исподлобья осмотрѣлся вокругъ.