Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Ну, это какъ какого оружія, — угрюмо сказалъ Мухинъ, — за красное, хоть оно пять разъ будетъ русскимъ, пей самъ.

— Э, нѣтъ, за красное и я пить не буду, — сказалъ Ленчикъ.

Пиголица поставилъ поднятую было стопку на столъ.

— Такъ это, значитъ, вы за то, чтобы насъ опять били?

— Кого это насъ? Насъ и такъ бьютъ — лучше и не надо... А если вамъ шею накостыляютъ — для всѣхъ прямой выигрышъ.

Середа выпилъ свою стопку и поставилъ ее на столъ.

— Тутъ, птичка моя Пиголица, такое дѣло, — затараторилъ Ленчикъ, — русскій мужикъ — онъ, извѣстное дѣло, заднимъ умомъ крѣпокъ: пока по шеѣ не вдарятъ — не перекрестится. А когда вдарятъ, перекрестится — такъ только зубы держи... Скажемъ, при Петрѣ набили морду подъ Нарвой, перекрестился — и крышка шведамъ. Опять же при Наполеонѣ... Теперь, конечно, тоже набьютъ, никуда не дѣнешься...

— Такъ, что и ты-то морду бить будешь?

— А ты въ красную армію пойдешь?

— И пойду.

Мухинъ тяжело хлопнулъ кулакомъ по столу.

— Сукинъ ты сынъ, за кого ты пойдешь? За лагери? За то, что-бъ дѣти твои въ безпризорникахъ бѣгали? За ГПУ, сволочь, пойдешь? Я тебѣ, сукиному сыну, самъ первый голову проломаю... — лицо Мухина перекосилось, онъ оперся руками о край стола и приподнялся. Запахло скандаломъ.

— Послушайте, товарищи, кажется, рѣчь шла о русской исторіи — давайте перейдемъ къ порядку дня, — вмѣшался я.

Но Пиголица не возразилъ ничего. Мухинъ былъ чѣмъ-то вродѣ его пріемнаго отца, и нѣкоторый решпектъ къ нему Пиголица чувствовалъ. Пиголица выпилъ свою стопку и что-то пробормоталъ Юрѣ вродѣ: "ну, ужъ тамъ насчетъ головы — еще посмотримъ"...

Середа поднялъ брови:

— Охъ, и умный же ты, Сашка, такихъ умныхъ немного уже осталось... Вотъ поживешь еще съ годикъ въ лагерѣ...

— Такъ вы хотите слушать или не хотите? — снова вмѣшался я.

Перешли къ русской исторіи. Для всѣхъ моихъ слушателей, кромѣ Юры, это былъ новый міръ. Какъ ни были бездарны и тенденціозны Иловайскіе стараго времени — у нихъ были хоть факты. У Иловайскихъ совѣтскаго производства нѣтъ вообще ничего: ни фактовъ, ни самой элементарной добросовѣстности. По этимъ Иловайскимъ до ленинская Россія представлялась какой-то сплошной помойкой, ея дѣятели — сплошными идіотами и пьяницами, ея исторія — сплошной цѣпью пораженій, позора. Объ основномъ стержнѣ ея исторіи, о тысячелѣтней борьбѣ со степью, о разгромѣ этой степи ничего не слыхалъ не только Пиголица, но даже и Ленчикъ. Отъ хозаръ, половцевъ, печенѣговъ, татаръ, отъ полоняничной дани, которую платила крымскому хану еще Россія Екатерины Второй до постепеннаго и послѣдовательнаго разгрома Россіей величайшихъ военныхъ могуществъ міра: татаръ, турокъ, шведовъ, Наполеона; отъ удѣльныхъ князей, правившихъ по ханскимъ полномочіямъ, до гигантской имперіи, которою вчера правили цари, а сегодня правитъ Сталинъ, — весь этотъ путь былъ моимъ слушателямъ неизвѣстенъ совершенно.

— Вотъ мать ихъ, — сказалъ Середа, — читалъ, читалъ, а объ этомъ, какъ это на самомъ дѣлѣ, слышу первый разъ.

Фраза Александра Третьяго: "когда русскій царь удитъ рыбу — Европа можетъ подождать" — привела Пиголицу въ восторженное настроеніе.

— Въ самомъ дѣлѣ? Такъ и сказалъ? Вотъ сукинъ сынъ! Смотри ты... А?

— Про этого Александра, — вставилъ Середа, — пишутъ, пьяница былъ.

— У Горькаго о немъ хорошо сказано — какимъ-то мастеровымъ: "вотъ это былъ царь — зналъ свое ремесло"... — сказалъ Юра. — Звѣздъ съ неба не хваталъ, а ремесло свое зналъ...

— Всякое ремесло знать надо, — вѣско сказалъ Мухинъ, — вотъ понаставили "правящій классъ" — а онъ ни уха, ни рыла...

Я не согласился съ Мухинымъ: эти свое ремесло знаютъ почище, чѣмъ Александръ Третій зналъ свое — только ремесло у нихъ разбойное. "Ну, а возьмите вы Успенскаго — необразованный же человѣкъ". Я и съ этимъ не согласился: очень умный человѣкъ Успенскій и свое ремесло знаетъ, "иначе мы бы съ вами, товарищъ Мухинъ, въ лагерѣ не сидѣли"...

— А главное — такъ что же дальше? — скорбно спросилъ Середа.

— Э, какъ-нибудь выберемся, — оптимистически сказалъ Ленчикъ.

— Внуки — тѣ, можетъ, выберутся, — мрачно замѣтилъ Мухинъ. — А намъ — уже не видать...

— Знаете, Алексѣй Толстой писалъ о томъ моментѣ, когда Москва была занята французами: "Казалось, что ужъ ниже нельзя сидѣть въ дырѣ — анъ, глядь — ужъ мы въ Парижѣ". Думаю — выберемся и мы.

— Вотъ я и говорю. Вы смотрите, — Ленчикъ протянулъ руку надъ столомъ и сталъ отсчитывать по пальцамъ: — первое дѣло: раньше всякій думалъ — моя хата съ краю, намъ до государства ни котораго дѣла нѣту, теперь Пиголица и тотъ — ну, не буду, не буду, я о тебѣ только такъ, для примѣра — теперь каждый понимаетъ: ежели государство есть — держаться за него надо: хоть плохое — а держись.

— Такъ вѣдь и теперь у насъ государство есть, — прервалъ его Юра.

— Теперь? — Ленчикъ недоумѣнно воззрился на Юру. — Какое же теперь государство? Ну, земля? Земля есть — чортъ ли съ ней? У насъ теперь не государство, а сидитъ хулиганская банда, какъ знаете, въ деревняхъ бываетъ, собирается десятокъ хулигановъ... Ну не въ томъ дѣло... Второе: вотъ возьмите вы Акульшина — можно сказать, глухой мужикъ, дремучій мужикъ, съ уральскихъ лѣсовъ, такъ вотъ, ежели ему послѣ всего этого о соціализмѣ, да объ революціи начнутъ агитировать — такъ онъ же зубами глотку перерветъ... Теперь, третье: скажемъ, Середа — онъ тамъ когда-то тоже насчетъ революціи возжался (Середа недовольно передернулъ плечами: "ты бы о себѣ говорилъ"). Такъ что-жъ, я и о себѣ скажу то же: думалъ, книжки всякія читалъ, вотъ, значитъ, свернемъ царя, Керенскаго, буржуевъ, хозяевъ — заживемъ!.. Зажили! Нѣтъ, теперь на дурницу у насъ никого не поймаешь. — Ленчикъ посмотрѣлъ на свою ладонь — тамъ еще осталось два неиспользованныхъ пальца. — Да... Словомъ — выпьемъ пока что. А главное, народъ-то поумнѣлъ — вотъ, трахнули по черепу... Теперь ежели хулигановъ этихъ перевѣшаемъ — государство будетъ — во! — Ленчикъ сжалъ руку въ кулакъ и поднялъ вверхъ большой палецъ. — Какъ ужъ оно будетъ, конечно, неизвѣстно, а, чортъ его дери, будетъ! Мы имъ еще покажемъ!

— Кому это, имъ?

— Да — вообще. Что-бъ не зазнавались! Россію, сукины дѣти, дѣлить собрались...

— Да, — сказалъ Мухинъ, уже забывъ о "внукахъ", — да, кое-кому морду набить придется, ничего не подѣлаешь...

— Такъ какъ же вы будете бить морду? — спросилъ Юра. — Съ красной арміей?

Ленчикъ запнулся. "Нѣтъ, это не выйдетъ, тутъ — не по дорогѣ"...

— А это — какъ большевики сдѣлали: они сдѣлали по своему правильно, — академическимъ тономъ пояснилъ Середа, — старую армію развалили, пока тамъ что — нѣмцы Украину пробовали оттяпать.

— Пока тамъ что, — передразнилъ Юра, — ничего хорошаго и не вышло.