Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Стали работать втроемъ. Поработали года полтора. Кое-что скопили. Пришло ГПУ и сказало — пожалуйте. Пожаловали. Уговаривали долго и краснорѣчиво, даже со слезой. Не помогло. Посадили. Держали по три дня въ парилкѣ, по три дня въ холодилкѣ. Время отъ времени выводили всѣхъ въ корридоръ, и какой-то чинъ произносилъ рѣчи. Рѣчи были изысканны и весьма разнообразны. Взывали и къ гражданскимъ доблестямъ, и къ инстинкту самосохраненія, и къ родительской любви, и къ супружеской ревности. Мужьямъ говорили: "ну, для кого вы свое золото держите? Для жены? Такъ вотъ что она дѣлаетъ". Демонстрировались документы объ измѣнахъ женъ, даже и фотографіи, снятыя, такъ сказать, en flagrant de'lit.

Втянувъ голову въ плечи, какъ будто кто-то занесъ надъ ними дубину, и глядя на меня навѣкъ перепуганными глазами, Данцигеръ разсказывалъ, какъ въ этихъ парилкахъ и холодилкахъ люди падали. Самъ онъ — крѣпкій мужикъ (биндюгъ, какъ говаривалъ Фомко), держался долго. Распухли ноги, раздулись вены, узлы лопнули въ язвы, кости рукъ скрючило ревматизмомъ. Потомъ — вотъ повезло, потерялъ сознаніе.

— Ну, знаете, — вздохнулъ Фомко, — чортъ съ ними съ деньгами — я бы отдалъ.

— Вы бы отдали? Пусть они мнѣ всѣ зубы вырывали бы — не отдалъ бы. Вы думаете, что если я — еврей, такъ я за деньги больше, чѣмъ за жизнь, держусь? Такъ мнѣ, вы знаете, на деньги наплевать — что деньги? — заработалъ и проработалъ, — а что-бъ мои деньги на ихъ дѣтяхъ язвами выросли!... За что они меня пятнадцать лѣтъ, какъ собаку, травятъ? За что моя дочка померла? За что мой сынъ? — я же не знаю даже-жъ гдѣ онъ и живой ли онъ? Такъ что-бъ я имъ на это еще свои деньги давалъ?..

— Такъ и не отдали?

— Что значитъ не отдалъ. Ну, я не отдалъ, такъ они и жену и тестя взяли...

— А много денегъ было?

— А стыдно и говорить: двѣ десятки, восемь долларовъ и обручальное кольцо — не мое, мое давно сняли — а жены...

— Ну и ну, — сказалъ Фомко...

— Значитъ, всего рублей на пятьдесятъ золотомъ, — сказалъ я.

— Пятьдесятъ рублей? Вы говорите, за пятьдесятъ рублей. А мои пятнадцать лѣтъ жизни, а мои дѣти — это вамъ пятьдесятъ рублей? А мои ноги — это вамъ тоже пятьдесятъ рублей? Вы посмотрите, — старикъ засучилъ штаны, — голени были обвязаны грязными тряпками, сквозь тряпки, просачивался гной...

— Вы видите? — жилистыя руки старика поднялись вверхъ. — Если есть Богъ — все равно, еврейскій Богъ, христіанскій Богъ, — пусть разобьетъ о камни ихъ дѣтей, пусть дѣти ихъ и дѣти ихъ дѣтей, пусть они будутъ въ язвахъ, какъ мои ноги, пусть...

Отъ минскаго кожевника вѣяло библейской жутью. Фомко пугливо отодвинулся отъ его проклинающикъ рукъ и поблѣднѣлъ. Я думалъ о томъ, какъ мало помогаютъ эти проклятія — милліоны и сотни милліоновъ проклятій... Старикъ глухо рыдалъ, уткнувшись лицомъ въ столъ моего кабинета, — а Фомко стоялъ блѣдный, растерянный и придавленный...

"Беспризорники"

Въ концѣ іюня мѣсяца 1934 года я находился, такъ сказать, на высотахъ своего ББКовскаго величія и на этихъ высотахъ я сидѣлъ прочно. Спартакіада уже была разрекламирована въ "Перековкѣ". Въ Москву уже были посланы статьи для спортивныхъ журналовъ, для "Извѣстій", для ТАССа и нѣкоторыя "указанія" для газетъ братскихъ компартій. Братскія компартіи такія "указанія" выполняютъ безо всякихъ разговоровъ. Словомъ, хотя прочныхъ высотъ въ совѣтской райской жизни вообще не существуетъ, но, въ частности, въ данномъ случаѣ, нужны были какія-нибудь совсѣмъ ужъ стихійныя обстоятельства, чтобы снова низвергнуть меня въ лагерные низы.

Отчасти оттого, что вся эта халтура мнѣ надоѣла, отчасти повинуясь своимъ газетнымъ инстинктамъ, я рѣшилъ поѣздить по лагерю и посмотрѣть, что гдѣ дѣлается. Оффиціальный предлогъ — болѣе, чѣмъ удовлетворителенъ: нужно объѣздить крупнѣйшія отдѣленія, что-то тамъ проинструктировать и кого-то тамъ подобрать въ дополненіе къ моимъ вичкинскимъ командамъ. Командировка была выписана на Повѣнецъ, Водораздѣлъ, Сегежу, Кемь, Мурманскъ.

Когда Корзунъ узналъ, что я буду и на Водораздѣлѣ, онъ попросилъ меня заѣхать и въ лагерную колонію безпризорниковъ, куда въ свое время онъ собирался посылать меня въ качествѣ инструктора. Что мнѣ тамъ надо было дѣлать — осталось нѣсколько невыясненнымъ.

— У насъ тамъ второе Болшево! — сказалъ Корзунъ.

Первое Болшево я зналъ довольно хорошо. Юра зналъ еще лучше, ибо работалъ тамъ по подготовкѣ Горьковскаго сценарія о "перековкѣ безпризорниковъ". Болшево — это въ высокой степени образцово-показательная подмосковная колонія безпризорниковъ или, точнѣе, бывшихъ уголовниковъ, куда въ обязательномъ порядкѣ таскаютъ всѣхъ туриствующихъ иностранцевъ и демонстрируютъ имъ чудеса совѣтской педагогики и ловкость совѣтскихъ рукъ. Иностранцы приходятъ въ состояніе восторга — тихаго или бурнаго — въ зависимости отъ темперамента. Бернардъ Шоу пришелъ въ состояніе — бурнаго. Въ книгѣ почетныхъ посѣтителей фигурируютъ такія образчики огненнаго энтузіазма, которымъ и блаженной памяти Марковичъ позавидовалъ бы. Нашелся только одинъ прозаически настроенный американецъ, если не ошибаюсь, проф. Дьюи, который поставилъ нескромный и непочтительный вопросъ: насколько цѣлесообразно ставить преступниковъ въ такія условія, который совершенно недоступны честнымъ гражданамъ страны.

Условія, дѣйствительно, были недоступны. "Колонисты" работали въ мастерскихъ, вырабатывавшихъ спортивный матеріалъ для Динамо, и оплачивались спеціальными бонами — былъ въ тѣ времена такой спеціальный ГПУ-скій, "внутренняго хожденія", рубль, цѣнностью приблизительно равный — торгсинскому. Ставки же колебались отъ 50 до 250 рублей въ мѣсяцъ. Изъ "честныхъ гражданъ" такихъ денегъ не получалъ никто... Фактическая заработная плата средняго инженера была разъ въ пять-десять ниже фактической заработной платы бывшаго убійцы.

Были прекрасныя общежитія. Новобрачнымъ полагались отдѣльныя комнаты — въ остальной Россіи новобрачнымъ не полагается даже отдѣльнаго угла... Мы съ Юрой философствовали: зачѣмъ дѣлать научную или техническую карьеру, зачѣмъ писать или изобрѣтать — не проще ли устроить двѣ-три основательныхъ кражи (только не "священной соціалистической собственности"), или два-три убійства (только не политическихъ), потомъ должнымъ образомъ покаяться и перековаться — и покаяніе, и перековка должны, конечно, стоятъ "на уровнѣ самой современной техники" — потомъ пронырнуть себѣ въ Болшево: не житье, а маслянница...

На перековку "колонисты" были натасканы идеально. Во-первыхъ, это — отборъ изъ милліоновъ, во-вторыхъ, отъ добра добра не ищутъ и, въ третьихъ, за побѣгъ изъ Болшева или за "дискредитацію" разстрѣливали безъ никакихъ разговоровъ. Былъ еще одинъ мотивъ, о которомъ нѣсколько меланхолически сообщилъ одинъ изъ воспитателей колоніи: красть, въ сущности, нечего и негдѣ — ну, что теперь на волѣ украдешь?