Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Новаго повара нашли довольно скоро. Завхоза не было. Начальникъ лагпункта, оскорбленный въ лучшихъ своихъ гастрономическихъ чувствахъ, сказалъ: "ищите сами, — я вамъ одного далъ — не понравился — не мое дѣло". Фомко какъ-то пришелъ ко мнѣ и сказалъ: "тутъ одинъ старый жидъ есть". "Какой жидъ и почему жидъ?" "Хорошій жидъ, старый кооператоръ. Его просвѣчивали, теперь онъ совсѣмъ калѣка... Хорошій будетъ завхозъ". "Ну, давайте его"...

Просвѣчиваніе — это одинъ изъ совѣтскихъ терминовъ, обогатившихъ великій, могучій и свободный русскій языкъ. Обозначаетъ онъ вотъ что:

Въ поискахъ валюты для соціализаціи, индустріализаціи, пятилѣтки въ четыре года или, какъ говорятъ рабочіе, пятилѣтки въ два счета — совѣтская власть выдумывала всякіе трюки — вплоть до продажи черезъ интуристъ живыхъ или полуживыхъ человѣчьихъ душъ. Но самымъ простымъ, самымъ привычнымъ способомъ, наиболѣе соотвѣтствующимъ инстинктамъ правящаго класса, былъ и остается все-таки грабежъ: раньше ограбимъ, а потомъ видно будетъ. Стали грабить. Взялись сначала за зубныхъ техниковъ, у которыхъ предполагались склады золотыхъ коронокъ, потомъ за зубныхъ врачей, потомъ за недорѣзанные остатки НЭПа, а потомъ за тѣхъ врачей, у которыхъ предполагалась частная практика, потомъ за всѣхъ, у кого предполагались деньги, — ибо при стремительномъ паденіи совѣтскаго рубля каждый, кто зарабатывалъ деньги (есть и такія группы населенія — вотъ вродѣ меня), старались превратить пустопорожніе совѣтскіе дензнаки хоть во что-нибудь.

Техника этого грабежа была поставлена такъ: зубной техникъ Шепшелевичъ получаетъ вѣжливенькое приглашеніе въ ГПУ. Является. Ему говорятъ — вѣжливо и проникновенно: "Мы знаемъ, что у васъ есть золото и валюта. Вы вѣдь сознательный гражданинъ отечества трудящихся (конечно, сознательный, — соглашается Шепшелевичъ — какъ тутъ не согласишься?). Понимаете: гигантскія цѣли пятилѣтки, строительство безклассоваго общества... Словомъ — отдавайте по хорошему".

Кое-кто отдавалъ. Тѣхъ, кто не отдавалъ, приглашали во второй разъ — менѣе вѣжливо и подъ конвоемъ. Сажали въ парилку и холодилку и въ другія столь же уютныя приспособленія — пока человѣкъ или не отдавалъ, или не помиралъ. Пытокъ не было никакихъ. Просто были приспособлены спеціальныя камеры: то съ температурой ниже нуля, то съ температурой Сахары. Давали въ день полфунта хлѣба, селедку и стаканъ воды. Жилплощадь камеръ была расчитана такъ, чтобы только половина заключенныхъ могла сидѣть — остальные должны были стоять. Но испанскихъ сапогъ не надѣвали и на дыбу не подвѣшивали. Обращались, какъ въ свое время формулировали суды инквизиціи: по возможности мягко и безъ пролитія крови...

Въ Москвѣ видывалъ я людей, которые были приглашены по хорошему и такъ, по хорошему, отдали все, что у нихъ было: крестильные крестики, царскіе полтинники, обручальныя кольца... Видалъ людей, которые, будучи однажды приглашены, бѣгали по знакомымъ, занимали по сотнѣ, по двѣ рублей, покупали кольца (въ томъ числѣ и въ государственныхъ магазинахъ) и сдавали ГПУ. Людей, которые были приглашены во второй разъ, я въ Москвѣ не встрѣчалъ ни разу: ихъ, видимо, не оставляютъ. Своей главной тяжестью это просвѣчиваніе ударило по еврейскому населенію городовъ. ГПУ не безъ нѣкотораго основанія предполагало, что, если ужъ еврей зарабатывалъ деньги, то онъ ихъ не пропивалъ и въ дензнакахъ не держалъ — слѣдовательно, ежели его хорошенько подержать въ парилкѣ, то какія-то цѣнности изъ него можно будетъ выжать. Люди освѣдомленные передавали мнѣ, что въ 1931-1933 годахъ въ Москвѣ ГПУ выжимало такимъ образомъ отъ тридцати до ста тысячъ долларовъ въ мѣсяцъ... Въ связи съ этимъ можно бы провести нѣкоторыя параллели съ финансовымъ хозяйствомъ средневѣковыхъ бароновъ и можно бы было поговорить о привиллегированномъ положеніи еврейства въ Россіи, но не стоитъ...

Фомко притащилъ въ мой кабинетѣ старика еврея. У меня былъ свой кабинетъ. Начальникъ лагпункта поставилъ тамъ трехногій столъ и на дверяхъ приклеилъ собственноручно изготовленную надпись: "кабинетъ начальника спартакіады". И, подумавши, приписалъ снизу карандашемъ: "безъ доклада не входить". Я началъ обрастать подхалимажемъ...

Поздоровались. Мой будущій завхозъ, съ трудомъ сгибая ноги, присѣлъ на табуретку.

— Простите, пожалуйста, вы никогда въ Минскѣ не жили?

— Ну, такъ я же васъ помню... И вашего отца. И вы тамъ съ братьями еще на Кошарской площади въ футболъ играли. Ну, меня вы, вѣроятно, не помните, моя фамилія Данцигеръ [16] Вымышлена. .

Словомъ, разговорились. Отецъ моего завхоза имѣлъ въ Минскѣ кожевенный заводъ съ 15-ю рабочими. Націонализировали. Самъ Данцигеръ удралъ куда-то на Уралъ, работалъ въ какомъ-то кооперативѣ. Вынюхали "торговое происхожденіе" и выперли. Голодалъ. Пристроился къ какому-то кустарю выдѣлывать кожи. Черезъ полгода и его кустаря посадили за "спекуляцію" — скупку кожъ дохлаго скота. Удралъ въ Новороссійскъ и пристроился тамъ грузчикомъ — крѣпкій былъ мужикъ... На профсоюзной чисткѣ (чистили и грузчиковъ) какой-то комсомольскій компатріотъ выскочилъ: "такъ я же его знаю, такъ это же Данцигеръ, у его же отца громадный заводъ былъ". Выперли и посадили за "сокрытіе классоваго происхожденія". Отсидѣлъ... Когда сталъ укореняться НЭП, вкупѣ съ еще какими-то лишенными всѣхъ правъ человѣческихъ устроили кооперативную артель "самый свободный трудъ" (такъ и называлась!). На самыхъ свободныхъ условіяхъ проработали годъ: посадили всѣхъ за дачу взятки.

— Хотѣлъ бы я посмотрѣть, какъ это можно не дать взятки! У насъ договоръ съ военвѣдомъ, мы ему сдаемъ поясные ремни. А сырье мы получаемъ отъ какой-то тамъ заготкожи. Если я не дамъ взятки заготкожѣ, такъ я не буду имѣть сырья, такъ я не сдамъ ремней, такъ меня посадятъ за срывъ договора. Если я куплю сырье на подпольномъ рынкѣ, такъ меня посадятъ за спекуляцію. Если я дамъ взятку заготкожѣ, такъ меня или рано, или поздно посадятъ за взятку: словомъ, вы бьетесь, какъ рыба головой объ ледъ... Ну, опять посадили. Такъ я уже, знаете, и не отпирался: ну да, и заводъ былъ, и въ Курганѣ сидѣлъ, и въ Новороссійскѣ сидѣлъ, и заготкожѣ давалъ. "Такъ вы мнѣ скажите, товарищъ слѣдователь, такъ что бы вы на моемъ мѣстѣ сдѣлали?" "На вашемъ мѣстѣ я бы давно издохъ". "Ну, и я издохну — развѣ же такъ можно жить?"

Принимая во вниманіе чистосердечное раскаяніе, посадили на два года. Отсидѣлъ. Вынырнулъ въ Питерѣ: какой-то кузенъ оказался начальникомъ кронштадской милиціи ("вотъ эти крали, такъ, вы знаете, просто ужасъ!") Кузенъ какъ-то устроилъ ему право проживанія въ Питерѣ. Данцигеръ открылъ галстучное производство: собиралъ всякіе обрывки, мастерилъ галстуки и продавалъ ихъ на базарѣ — работалъ въ единоличномъ порядкѣ и никакихъ дѣлъ съ государственными учрежденіями не имѣлъ... "Я ужъ обжигался, обжигался, хватитъ — ни къ какимъ заготкожамъ и на порогъ не подойду"... Выписалъ семью. Оказывается, была и семья, оставалась на Уралѣ: дочь померла съ голоду, сынъ исчезъ въ безпризорники — пріѣхали жена и тесть.