Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Въ сущности, не было никакихъ основаній предполагать, что при выходѣ изъ барака кто-нибудь станетъ ощупывать мой багажъ, хотя по правиламъ или староста, или дневальный обязаны это сдѣлать... Если недреманное око не знаетъ о нашемъ проектѣ, никто насъ обыскивать не посмѣетъ: блатъ у Успенскаго. Если знаетъ, насъ захватятъ у тайника... Но все-таки изъ дверей барака я выходилъ не съ очень спокойной душой. Староста еще разъ пожелалъ мнѣ счастливаго пути. Дневальный, сидѣвшій на скамеечкѣ у барака, продѣлалъ ту же церемонію и потомъ какъ-то замялся.

— А жаль, что вы сегодня ѣдете...

Мнѣ почудилось какое-то дружественное, но неясное предупрежденіе... Чуть-чуть перехватило духъ... Но дневальный продолжалъ:

— Тутъ письмо я отъ жены получилъ... Такъ, значитъ, насчетъ отвѣту... Ну, ужъ когда пріѣдете, такъ я васъ попрошу... Юра? Нѣтъ, молодой еще онъ, что его въ такія дѣла мѣшать...

Отлегло... Поднялся на горку и въ послѣдній разъ посмотрѣлъ на печальное мѣсто страннаго нашего жительства. Баракъ нашъ торчалъ какимъ-то кособокимъ гробомъ, съ покосившейся заплатанной крышей, съ заклеенными бумагой дырами оконъ, съ дневальнымъ, понуро сидѣвшимъ у входа въ него... Странная вещь — во мнѣ шевельнулось какое-то сожалѣніе... Въ сущности, неплохо жили мы въ этомъ баракѣ И много въ немъ было совсѣмъ хорошихъ, близкихъ мнѣ русскихъ людей. И даже нары мои показались мнѣ уютными. А впереди въ лучшемъ случаѣ — лѣса, трясины, ночи подъ холоднымъ карельскимъ дождемъ... Нѣтъ, для приключеній я не устроенъ...

Стоялъ жаркій іюльскій день. Я пошелъ по сыпучимъ улицамъ Медгоры, прошелъ базаръ и площадь, тщательно всматриваясь въ толпу и выискивая въ ней знакомыя лица, чтобы обойти ихъ сторонкой, нѣсколько разъ оборачивался, закуривалъ, разсматривалъ афиши и мѣстную газетенку, расклеенную на столбахъ и стѣнахъ (подписка не принимается за отсутствіемъ бумаги), и все смотрѣлъ — нѣтъ ли слѣжки? Нѣтъ, слѣжки не было — на этотъ счетъ глазъ у меня наметанный. Прошелъ вохровскую заставу у выхода изъ поселка — застава меня ни о чемъ не спросила — и вышелъ на желѣзную дорогу.

Первыя шесть верстъ нашего маршрута шли по желѣзной дорогѣ: это была одна изъ многочисленныхъ предосторожностей на всякій случай. Во время нашихъ выпивокъ въ Динамо мы установили, что по полотну желѣзной дороги собаки ищейки не работаютъ вовсе: паровозная топка сжигаетъ всѣ доступные собачьему нюху слѣды. Не слѣдовало пренебрегать и этимъ.

Идти было трудно: я былъ явственно перегруженъ — на мнѣ было не меньше четырехъ пудовъ всякой ноши... Одна за другой проходили версты — вотъ знакомый поворотъ, вотъ мостикъ черезъ прыгающую по камнямъ рѣчку, вотъ, наконецъ, телеграфный столбъ съ цифрой 25/511, откуда въ лѣсъ сворачивало какое-то подобіе тропинки, которая нѣсколько срѣзала путь къ пятому лагпункту. Я на всякій случай оглянулся еще разъ — никого не было — и нырнулъ въ кусты, на тропинку.

Она извивалась между скалъ и корягъ — я обливался потомъ подъ четырехпудовой тяжестью своей ноши, и вотъ, передъ поворотомъ тропинки, откуда нужно было нырять въ окончательную чащу, вижу: навстрѣчу мнѣ шагаетъ патруль изъ двухъ оперативниковъ...

Былъ моментъ пронизывающаго ужаса: значитъ — подстерегли... И еще болѣе острой обиды: значитъ — они оказались умнѣе. Что же теперь?... До оперативниковъ шаговъ двадцать... Мысли мелькаютъ съ сумасшедшей быстротой... Броситься въ чащу? А Юра? Ввязаться въ драку? Ихъ двое... Почему только двое? Если бы этотъ патруль былъ снаряженъ спеціально для меня оперативниковъ было бы больше — вотъ отрядили же въ вагонѣ № 13 человѣкъ по десяти на каждаго изъ боеспособныхъ членовъ нашего "кооператива"... А разстояніе все сокращается... Нѣтъ, нужно идти прямо. Ахъ, если бы не рюкзакъ, связывающій движенія... Можно было бы: схватить одного и, прикрываясь имъ, какъ щитомъ, броситься на другого и обоихъ сбить съ ногъ. Тамъ, на землѣ обѣ ихъ винтовки были бы ни къ чему и мое джіу-джитсу выручило бы меня еще одинъ разъ — сколько разъ оно меня уже выручало... Нѣтъ, нужно идти прямо, да и поздно уже сворачивать — насъ отдѣляетъ шаговъ десять...

Сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Но, повидимому, снаружи не было замѣтно ничего, кромѣ лица, залитаго потомъ.

Одинъ изъ оперативниковъ поднесъ руку къ козырьку и не безъ пріятности осклабился.

— Жарковато, товарищъ Солоневичъ... Что-жъ вы не поѣздомъ?..

Что это? Издѣвочка?

— Режимъ экономіи. Деньги за билетъ въ карманѣ останутся...

— Да, оно, конечно. Лишняя пятерка — оно, смотришь, и поллитровка набѣжала... А вы — на пятый?

— На пятый.

Я всматриваюсь въ лица этихъ оперативниковъ. Простыя картофельныя красноармейскія рожи — на такой рожѣ ничего не спрячешь. Ничего подозрительнаго. Вѣроятно, оба эти парня не разъ видали, какъ мы съ Подмоклымъ шествовали послѣ динамовскихъ всенощныхъ бдѣній, навѣрно, они видали меня передъ строемъ роты оперативниковъ, изъ которой я выбиралъ кандидатовъ на вичкинскій курортъ и на спартакіаду, вѣроятно, они знали о великомъ моемъ блатѣ...

— Ну, счастливо... — Оперативникъ опять поднесъ руку къ козырьку, я продѣлалъ нѣчто вродѣ этого — я шелъ безъ шапки — и патруль прослѣдовалъ дальше... Хрустъ ихъ шаговъ постепенно замеръ вдали... Я остановился, прислушался... Нѣтъ, ушли, пронесло...

Я положилъ на землю часть своей ноши, прислонился рюкзакомъ къ какой-то скалѣ. Вытеръ потъ. Еще прислушался, нѣтъ, ничего. Только сердце колотится такъ, что, кажется, изъ третьяго отдѣла слышно... Свернулъ въ чащу, въ кусты, гдѣ ужъ никакіе обходы не были мыслимы — все равно въ десяти-двадцати шагахъ ничего не видать...

До нашего тайника оставалось съ полверсты. Подхожу ужасомъ слышу какой-то неясный голосъ — вродѣ пѣсни. То ли это Юра такъ не во время распѣлся, то ли, чортъ его знаетъ что... Подползъ на карачкахъ къ небольшому склону, въ концѣ котораго, въ чащѣ огромныхъ, непроходимо разросшихся кустовъ, были запрятаны всѣ наши дорожныя сокровища и гдѣ долженъ ждать меня Юра. Мелькаетъ что-то бронзовое, похожее на загорѣлую спину Юры... Неужели вздумалъ принимать солнечныя ванны и пѣть Вертинскаго. Съ него станется. Охъ, и идіотъ же! Ну, и скажу же я ему нѣсколько теплыхъ словъ...

Но изъ чащи кустарника раздается нѣчто вродѣ змѣинаго шипѣнія, показываются Юрины очки, и Юра дѣлаетъ жестъ: ползи скорѣй сюда. Я ползу.

Здѣсь, въ чащѣ кустарника, — полутьма, и снаружи рѣшительно ничего нельзя разглядѣть въ этой полутьмѣ.

— Какіе-то мужики, — шепчетъ Юра, — траву косятъ, что ли... Скорѣй укладываться и драпать...

Голоса стали слышнѣе. Какіе-то люди что-то дѣлали шагахъ въ 20-30 отъ кустовъ. Ихъ пестрыя рубахи время отъ времени мелькали въ просвѣтахъ деревьевъ... Да, нужно было укладываться и исчезать.