Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Сухого мѣста не было. Болото, камышъ, наполненныя водой ямы тянулись, казалось, безъ конца. Кое-гдѣ попадались провалы — узкія "окна" въ бездонную торфяную жижу. И идти было нельзя — опасно, и не идти было нельзя — замерзнемъ. Костра же развести и не изъ чего, и негдѣ. Наконецъ, взобрались на какой-то пригорокъ, окутанный тьмой и туманомъ. Разложили костеръ. Съ болота доносилось кряканье дикихъ утокъ, глухо шумѣли сосны, ухала какая-то болотная нечисть — но надъ карельской тайгой не было слышно ни одного человѣчьяго звука. Туманъ надвинулся на наше мокрое становище, окутавъ ватной пеленой ближайшія сосны; мнѣ казалось, что мы безнадежно и безвылазно затеряны въ безлюдьи таежной глуши и вотъ будемъ идти такъ день за днемъ, будемъ идти годы — и не выйти намъ изъ лабиринта ржавыхъ болотъ, тумана, призрачныхъ береговъ и призрачнаго лѣса... А лѣсъ мѣстами былъ, дѣйствительно, какимъ-то призрачнымъ. Вотъ стоитъ сухой стволъ березы. Обопрешься о него рукой, и онъ разваливается въ мокрую плѣсень. Иногда лежитъ по дорогѣ какой-то сваленный бурей гигантъ. Становишься на него ногой — и нога уходитъ въ мягкую трухлявую гниль...

Наломали еловыхъ вѣтокъ, разложили на мокрой землѣ какое-то подобіе логова. Костеръ догоралъ. Туманъ и тьма надвинулись совсѣмъ вплотную. Плотно прижались другъ къ другу, и я заснулъ тревожнымъ болотнымъ сномъ...

Переправъ всего было восемь. Одна изъ нихъ была очень забавной: я въ первый разъ увидалъ, какъ Юра струсилъ.

Яркимъ августовскимъ днемъ мы подошли къ тихой лѣсной рѣчушкѣ, метровъ въ пять ширины и метра полтора глубины. Черное отъ спавшей хвои дно, абсолютно прозрачная вода. Невысокіе поросшіе ольшанникомъ берега обрывались прямо въ воду. Раздѣваться и переходить рѣчку въ бродъ не хотѣлось. Прошли по берегу въ поискахъ болѣе узкаго мѣста. Нашли поваленную сосну, стволъ которой былъ перекинуть черезъ рѣчку. Середина ствола прогнулась и его покрывали вода и тина. Юра рѣшительно вскарабкался на стволъ и зашагалъ на ту сторону.

— Да ты возьми какую-нибудь палку опереться.

— А, ни черта!

Дойдя до середины ствола, Юра вдругъ сдѣлалъ нѣсколько колебательныхъ движеній тазомъ и руками и остановился, какъ завороженный. Мнѣ было ясно видно, какъ поблѣднѣло его лицо и судорожно сжались челюсти, какъ будто онъ увидалъ что-то страшное. Но на берегу не было видно никого, а глаза Юры были устремлены внизъ, въ воду. Что это, не утопленникъ ли тамъ? Но вода была прозрачна, и на днѣ не было ничего. Наконецъ, Юра сказалъ глухимъ и прерывающимся голосомъ: "Дай палку".

Я протянулъ ему какую-то жердь. Юра, не глядя на нее, нащупалъ въ воздухѣ ея конецъ, оперся обо дно и вернулся на прежній берегъ. Лицо его было блѣдно, а на лбу выступилъ потъ.

— Да что съ тобой?

— Скользко, — сказалъ Юра глухо.

Я не выдержалъ. Юра негодующе посмотрѣлъ на меня: что тутъ смѣяться? Но потомъ и на его лицѣ появилось слабое подобіе улыбки.

— Ну, и сдрейфилъ же я...

— То-есть, съ чего это?

— Какъ, съ чего? Упалъ бы въ воду — отъ нашего сахара ни крошки бы не осталось.

Слѣдующая переправа носила менѣе комическій оттѣнокъ. Раннимъ утромъ мы подошли къ высокому обрывистому берегу какой-то рѣчки или протока. Противоположный берегъ, такой же крутой и обрывистый, виднѣлся въ верстѣ отъ насъ, полускрытый полосами утренняго тумана. Мы пошли на сѣверо-западъ въ надеждѣ найти болѣе узкое мѣсто для переправы. Часа черезъ два ходьбы мы увидѣли, что рѣка расширяется въ озеро — версты въ двѣ шириной и версты три-четыре длиной. Въ самомъ отдаленномъ, сѣверо-западномъ, углу озера виднѣлась церковка, нѣсколько строеній и — что было хуже всего — виднѣлся мостъ. Мостъ означалъ обязательное наличіе пограничной заставы. На сѣверо-западъ хода не было.

Мы повернулись и пошли назадъ. Еще часа черезъ три ходьбы — причемъ, за часъ мы успѣвали пройти не больше полутора-двухъ верстъ — рѣшили прилечь отдохнуть. Прилегли. Юра слегка задремалъ. Сталъ было дремать и я, но откуда-то съ юга донеслось звяканье деревянныхъ колокольчиковъ, которые привязываются на шеи карельскимъ коровамъ. Я приподнялся. Звукъ, казалось, былъ еще далеко — и вдругъ въ нѣсколькихъ десяткахъ шаговъ прямо на насъ вылазитъ стадо коровъ. Мы схватили наши рюкзаки и бросились бѣжать. Сзади насъ раздался какой-то крикъ: это кричалъ пастухъ, но кричалъ ли онъ по нашему адресу или по адресу своихъ коровъ — разобрать было нельзя.

Мы свернули на юго-востокъ. Но впереди снова раздалось дребезжанье колокольчиковъ и стукъ топоровъ. Выходило нехорошо. Оставалось одно — сдѣлать огромный крюкъ и обойти деревню съ мостомъ съ сѣверо-востока. Пошли.

Часа черезъ три-четыре мы вышли на какую-то опушку. Юра сложилъ свой рюкзакъ, выползъ, осмотрѣлся и сообщилъ: дорога. Высунулся и я. Это была новая съ иголочки дорога — одинъ изъ тѣхъ стратегическихъ путей, которые большевики проводятъ къ финской границѣ. Оставалось перебѣжать эту дорогу. Взяли стартъ и, пригнувшись, перебѣжали на другую сторону. Тамъ стоялъ телеграфный столбъ съ какими-то надписями, и мы рѣшили рискнуть подойти къ столбу и посмотрѣть — а вдругъ мы у же на финляндской территоріи.

Подошли къ столбу — увы, совѣтскія обозначенія. И вотъ слышу сзади чей-то неистовый крикъ: стоо-ой...

Я только мелькомъ успѣлъ замѣтить какую-то человѣческую фигуру, видимо, только что вынырнувшую изъ лѣсу шагахъ въ сорока-пятидесяти отъ насъ. Фигура выхватила откуда-то что-то весьма похожее на револьверъ. Въ дальнѣйшее мы всматриваться не стали... Сзади насъ бухнули два или три револьверныхъ выстрѣла, почти заглушенные топотомъ нашихъ ногъ. Возможно, что "пули свистали надъ нашими головами", но намъ было не до свиста — мы мчались изо всѣхъ нашихъ ногъ. Я запнулся за какой-то корень, упалъ и, подымаясь, разслышалъ чьи-то вовсе ужъ идіотскіе крики: "стой, стой" — такъ мы и стали бы стоять и ждать!.. Потомъ нѣкто остроумный заоралъ: "держи" — кто бы тутъ насъ сталъ держать?...

Мы пробѣжали около версты и пріостановились. Дѣло было неуютнымъ: насъ замѣтили приблизительно въ верстѣ-полутора отъ деревни, въ деревнѣ — въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія — расположена чекистская застава, у заставы — конечно, собаки, и черезъ минуть 15-20 эти собаки будутъ спущены по нашему слѣду. И, конечно, будетъ устроена облава. Какъ устраивались облавы — объ этомъ мы въ Динамо выудили самыя исчерпывающія свѣдѣнія. На крики таинственной фигуры кто-то отвѣчалъ криками изъ деревни, и послышался разноголосый собачій лай.

Я очень плохой бѣгунъ на длинныя дистанціи. Полтора километра по бѣговой дорожкѣ для меня — мука мученическая. А тутъ мы бѣжали около трехъ часовъ, да еще съ трехпудовыми рюкзаками, по сумасшедшему хаосу камней, ямъ, корней, поваленныхъ стволовъ и, чортъ его знаетъ, чего еще. Правда, мы три раза останавливались, но не для отдыха. Въ первый разъ мы смазывали наши подошвы коркой отъ копченаго сала, второй — настойкой изъ махорки, третій — нашатырнымъ спиртомъ. Самая геніальная ищейка не могла бы вообразить, что первичный запахъ нашихъ сапогъ, потомъ соблазнительный ароматъ копченаго сала, потомъ махорочная вонь, потомъ ѣдкія испареніи нашатырнаго спирта — что все это относится къ одному и тому же слѣду.