Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Стоило сдѣлать надъ собой усиліе воли, и стукъ колесъ превращался въ своеобразно ритмическій шумъ сосенъ. Стоило на минуту ослабить это усиліе, и стукъ колесъ доносился такъ ясно, такъ соблазнительно и такъ убѣдительно.

Эти полугаллюцинаціи преслѣдовали насъ до самой Финляндіи. И съ каждой ночью все навязчивѣе и навязчивѣе...

Когда я разрабатывалъ нашъ маршрутъ, я расчитывалъ въ среднемъ восемь дней ходьбы: по воздушной линіи намъ нужно было покрыть 125 километровъ. При нашей тренировкѣ по хорошей дорогѣ мы могли бы продѣлать эту дистанцію въ двое сутокъ. О "хорошей дорогѣ" и рѣчи быть не могло — я взялъ восемь сутокъ. Юра велъ дневникъ нашего перехода, безъ дневника мы совсѣмъ сбились бы со счета времени. И вотъ: прошло восемь дней и десять и двѣнадцать — все тотъ же перепутанный сухими вѣтвями буреломъ на вершинахъ хребтовъ, все тѣ же болота, озера и протоки... Мысль о томъ, что мы запутались, все назойливѣе и назойливѣе лѣзла въ голову. Сильно сбиться съ направленія мы не могли. Но мы могли завернуть на сѣверъ, въ обходъ Поросозера, и тогда, значитъ, мы идемъ приблизительно параллельно границѣ, которая въ этомъ мѣстѣ заворачиваетъ на сѣверо западъ... И тогда мы рискуемъ очень непріятными встрѣчами... Утѣшалъ нашъ огромный запасъ продовольствія: съ такимъ запасомъ мы долго еще могли идти, не страшась голода. Утѣшало и оптимистическое настроеніе Юры, которое портилось развѣ только подъ очень сильнымъ дождемъ и то, когда этотъ дождь лилъ ночью... Мы все продолжали идти по пустынѣ, лишь два раза натолкнувшись на близость населенныхъ пунктовъ и одинъ разъ натолкнувшись на пунктъ уже ненаселенный...

Нашъ дневной привалъ мы провели на берегу совсѣмъ очаровательнаго озера, въ камышахъ. Отойдя съ привала, мы увидѣли на берегу озера развалившіеся деревянные мостки и привязанную къ этимъ мосткамъ полузатонувшую и полуистлѣвшую лодку. Въ лодкѣ были весла — какъ будто кто-то бросилъ ее только вчера... Никакихъ путныхъ теорій мы на этотъ счетъ изобрѣсти не смогли. И вотъ въ пяти минутахъ ходьбы отъ озера, продираясь сквозь чащу молодого кустарника, березокъ и прочаго, я натолкнулся лицомъ къ лицу на какую-то бревенчатую стѣну. Стѣна оказалась избой. Мы обошли ее кругомъ. Изба еще стояла прочно, но все кругомъ заросло буйной лѣсной порослью. Вошли въ дверь. Изба была пуста, на полкахъ стояли какіе-то горшки. Все было покрыто пылью и плѣсенью, сквозь щели пола проросла трава. Отъ избы вѣяло сыростью и могилой. Мы вышли обратно. Оказалось, что изба эта не одна. Въ нѣсколькихъ десяткахъ метровъ, надъ зеленью поросли, виднѣлись еще полдесятка крышъ. Я сказалъ Юрѣ, что это, повидимому, раскулаченная деревня. Юра подалъ совѣтъ обойти ее — можетъ быть, найдемъ что-нибудь вродѣ оружія. Мы прошли по избамъ, такимъ же запустѣлымъ, какъ и первая. Въ нихъ не было ничего, кромѣ заплѣсневѣлыхъ горшковъ, переломанной деревенской мебели, полусгнившихъ остатковъ одежды и постелей. Въ одной избѣ мы, правда, нашли человѣческій скелетъ, и это отбило всякую охоту къ дальнѣйшимъ поискамъ...

Подавленные и нѣсколько растерянные, мы вышли изъ этой заново отвоеванной лѣсомъ деревни... Метрахъ въ ста отъ нея подымался гранитный обрывъ хребта, на который намъ предстояло взбираться. Пошли вдоль обрыва въ поискахъ наиболѣе подходящаго мѣста для подъема. У подножья обрыва стлались каменныя розсыпи, на которыхъ даже травка не росла — только чахлый карельскій мохъ покрывалъ камни своимъ сѣро-зеленымъ узоромъ. Юра шелъ впереди. Какъ-то неожиданно онъ сталъ, какъ вкопанный, и тихо выругался. У подножья обрыва лежала куча костей, среди которыхъ скалили свои зубы восемь человѣческихъ череповъ.

— А вотъ тебѣ и слѣды отъ пуль, — сказалъ Юра.

На высотѣ человѣческой головы въ скалѣ было около десятка глубокихъ щербинъ... Картина раскулаченной карельской деревушки получила свой заключительный штрихъ... Мы обошли груду костей и молча двинулись дальше. Часа черезъ два ходьбы Юра сказалъ:

— Давно уже нужно было драпануть...

— Давно уже и пробуемъ...

Юра передернулъ плечами...

___

Границу мы, повидимому, перешли яснымъ августовскимъ утромъ. Довольно высокій хребетъ обрывался на сѣверѣ крутымъ спускомъ къ озеру, по гребню хребта шла, довольно основательно протоптанная тропинка. Натолкнувшись на нее, мы быстро свернули въ кусты. Въ концѣ тропинки Юра успѣлъ замѣтить массивный каменный столбъ; я этого столба не замѣтилъ. Внизу, на западъ отъ хребта, разстилалось поросшее мелкимъ кустарникомъ болотце, и по болотцу протекала обычная рѣчушка, въ плывучихъ берегахъ, метровъ восемь ширины. Принимая во вниманіе наличіе тропинки и, вѣроятно, пограничныхъ патрулей, нужно было дѣйствовать стремительно и быстро. Я почти на ходу раздѣлся, переплылъ; Юра сталъ перекидывать наши вещи, завернулъ мои сапоги въ рубаху и брюки и во что-то еще и этакимъ дискоболомъ метнулъ этотъ узелокъ ко мнѣ. Свертокъ на лету раскрылся парашютомъ, и все содержимое его плюхнулось въ воду. Все, кромѣ сапогъ, мы успѣли вытащить. Сапоги пошли ко дну. Ругался я сильно. Хорошо еще, что были запасные футбольные ботинки...

Откуда-то съ юга, съ вершины гребня, хлопнулъ выстрѣлъ, и мы, недоодѣвшись и недоругавшись, въ полуголомъ видѣ бросились по болоту на западъ. Хлопнуло еще два выстрѣла, но лѣсистый берегъ былъ близко, и мы кинулись въ чащу. Тамъ закончили нашъ туалетъ, сообразили, что преслѣдованіе можетъ быть не такъ скоро, и пошли дальше, опять перемазывая подошвы нашими снадобьями.

Никакого преслѣдованія мы не замѣтили — вѣроятно, мы уже были по буржуазную сторону границы.

Часа черезъ три ходьбы я замѣтилъ въ травѣ кусокъ какой-то рыжей бумаги. Поднялъ. Бумага оказалась кулькомъ — двойнымъ кулькомъ изъ крѣпкой проклеенной бумаги, какой въ совѣтской Россіи и въ заводѣ нѣтъ. Кулекъ былъ подвергнуть изслѣдованію по методу Шерлока Хольмса. Изъ него были извлечены крошки бѣлаго хлѣба — явственно буржуазнаго. Края кулька были когда-то склеены полоской бѣлой бумаги. На кулькѣ виднѣлся слѣдъ когда-то перевязывавшаго его шпагата — въ буржуазномъ происхожденіи этого кулька не было никакого сомнѣнія.

Юра торжественно поднялся, торжественно облапилъ меня, и такъ мы стояли, тыкая другъ въ друга кулаками, и говорили всякія хорошія слова, непереводимыя ни на какой языкъ въ мірѣ. Когда всѣ слова были сказаны, Юра снялъ свой рваный шлемъ, сдѣланный по образцу красноармейскаго изъ куска стараго одѣяла, и, несмотря на все свое свободомысліе, широко перекрестился.

Однако, я не былъ вполнѣ увѣренъ, что мы уже на финской территоріи. Кулекъ могъ быть брошенъ какимъ-нибудь контрабандистомъ, какимъ-нибудь тихимъ идіотикомъ изъ финскихъ коммунистовъ, стремившимся въ соціалистическій рай, наконецъ, просто пограничникомъ: у нихъ, кто ихъ знаетъ, какія отношенія со всякимъ пограничнымъ народомъ.