Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Мячъ, копья, литературу, сѣтку я зарылъ въ мохъ, и изъ подо мха мы вырыли наши продовольственные запасы, сверху обильно посыпанные мохоркой, чтобы какой-нибудь заблудили песъ не соблазнился неслыханными запахами торгсиновскаго сала и торгсиновской колбасы... Въ лихорадочной и молчаливой спѣшкѣ мы запихали наши вещи въ рюкзаки. Когда я навьючилъ на себя свой, я почувствовалъ, что я перегруженъ: въ рюкзакѣ опять было не меньше четырехъ пудовъ. Но сейчасъ — не до этого...

Изъ чащи кустарника ползкомъ по травѣ и зарослямъ мы спустились еще ниже, въ русло какого-то почти пересохшаго ручейка, потомъ по этому руслу — тоже ползкомъ — мы обогнули небольшую гряду, которая окончательно закрыла насъ отъ взглядовъ неизвѣстныхъ посѣтителей окрестностей нашего тайника. Поднялись на ноги, прислушались. Напряженный слухъ и взвинченные нервы подсказывали тревожные оклики: видимо, замѣтили.

— Ну, теперь нужно во всѣ лопатки, — сказалъ Юра.

Двинулись во всѣ лопатки. По "промфинплану" намъ нужно было перейти каменную гряду верстахъ въ пяти отъ желѣзной дороги и потомъ перебраться черезъ узкій протокъ, соединяющій цѣпь озеръ — верстахъ въ пяти отъ гряды. Мы шли, ползли, карабкались, лѣзли; потъ заливалъ очки, глаза лѣзли на лобъ отъ усталости, дыханіе прерывалось — а мы все лѣзли. Гряда была самымъ опаснымъ мѣстомъ. Ея вершина была оголена полярными бурями, и по ея хребту прогуливались вохровскіе патрули — не часто, но прогуливались. Во время своихъ развѣдокъ по этимъ мѣстамъ я разыскалъ неглубокую поперечную щель въ этой грядѣ, и мы поползли по этой щели, прислушиваясь къ каждому звуку и къ каждому шороху. За грядой стало спокойнѣе. Но въ безопасности — хотя бы и весьма относительной — мы будемъ только за линіей озеръ. Еще гряда, заваленная буреломомъ, отъ нея — окаянный спускъ къ озеру — гигантскія розсыпи камней, покрытыхъ мокрымъ, скользкимъ мхомъ. Такія мѣста я считалъ самой опасной частью нашего путешествія. При тяжести нашихъ рюкзаковъ поскользнуться на такихъ камняхъ и, въ лучшемъ случаѣ, растянуть связки на ногѣ — ничего не стоило... Тогда пришлось бы засѣть на мѣстѣ происшествія на недѣлю-двѣ. Безъ достаточныхъ запасовъ продовольствія это означало бы гибель. Потому-то мы и захватили такую массу продовольствія.

Часамъ къ пяти мы подошли къ озеру, спустились внизъ, нашли нашъ протокъ, перебрались черезъ него и вздохнули болѣе или менѣе свободно. По пути — въ частности, передъ первой грядой — мы перемазывали наши подошвы всякой сильно пахнувшей дрянью, такъ что никакія ищейки не могли бы пройти по нашимъ слѣдамъ... За протокомъ слегка присѣли и передохнули. Обсудили инцидентъ съ предполагаемыми крестьянами около нашего тайника и пришли къ выводу, что если бы они насъ замѣтили и если бы у нихъ были агрессивныя намѣренія по нашему адресу — они или побѣжали бы къ желѣзной дорогѣ сообщить кому надо о подозрительныхъ людяхъ въ лѣсу, или стали бы преслѣдовать насъ. Но ни въ томъ, ни въ другомъ случаѣ они не остались бы около нашего тайника и не стали бы перекликаться... Это — одно. Второе — изъ лагеря мы ушли окончательно. Никто ничего не заподозрилъ. Срокъ нашихъ командировокъ давалъ всѣ основанія предполагать, что насъ хватятся не раньше, чѣмъ черезъ пять дней — Юрина командировка была дѣйствительна на пять дней. Меня могутъ хватиться раньше — вздумаетъ Успенскій послать мнѣ въ Кемь или въ Мурманскъ какой-нибудь запросъ или какое-нибудь порученіе и выяснить, что тамъ меня и слыхомъ не слыхать... Но это очень мало вѣроятно, тѣмъ болѣе, что по командировкѣ я долженъ объѣхать шесть мѣстъ... И Юрой сразу же послѣ истеченія срока его командировки не заинтересуется никто... Въ среднемъ — недѣля намъ обезпечена. За эту недѣлю верстъ минимумъ сто мы пройдемъ, считая, конечно, по воздушной линіи... Да, хорошо въ общемъ вышло... Никакихъ недреманныхъ очей и никакихъ таинственныхъ дядей изъ третьяго отдѣла... Выскочили!...

Однако, лагерь все-таки былъ еще слишкомъ близко. Какъ мы ни были утомлены, мы прошли еще около часу на западъ, набрели на глубокую и довольно широкую внизу расщелину, по дну которой переливался маленькій ручеекъ, и съ чувствомъ великаго облегченія сгрузили наши рюкзаки. Юра молніеносно раздѣлся, влѣзъ въ какой-то омутокъ ручья и сталъ смывать съ себя потъ и грязь. Я сдѣлалъ то же — раздѣлся и влѣзъ въ воду; я отъ пота былъ мокрымъ весь, съ ногъ до головы.

— А ну-ка, Ва, повернись, что это у тебя такое? — вдругъ спросилъ Юра, и въ голосѣ его было безпокойство. Я повернулся спиной...

— Ахъ, чортъ возьми... И какъ же ты этого не замѣтилъ?.. У тебя на поясницѣ — сплошная рана...

Я провелъ ладонью по поясницѣ. Ладонь оказалась въ крови, и по обѣимъ сторонамъ позвоночника кожа была сорвана до мышцъ. Но никакой боли я не почувствовалъ раньше, не чувствовалъ и теперь.

Юра укоризненно суетился, обмывая рану, прижигая ее іодомъ и окручивая мою поясницу бинтомъ — медикаментами на дорогу мы были снабжены не плохо — все по тому же "блату". Освидѣтельствовали рюкзакъ. Оказалось, что въ спѣшкѣ нашего тайника я ухитрился уложить огромный кусокъ торгсиновскаго сала такъ, что острое ребро его подошвенной кожи во все время хода било меня по поясницѣ, но въ возбужденіи этихъ часовъ я ничего не чувствовалъ. Да и сейчасъ это казалось мнѣ такой мелочью, о которой не стоитъ и говорить.

Разложили костеръ изъ самыхъ сухихъ вѣтокъ, чтобы не было дыма, поставили на костеръ кастрюлю съ гречневой кашей и съ основательнымъ кускомъ сала. Произвели тщательную ревизію нашего багажа, безпощадно выкидывая все то, безъ чего можно было обойтись, — мыло, зубныя щетки, лишнія трусики... Оставалось все-таки пудовъ около семи...

Юра со сладострастіемъ запустилъ ложку въ кастрюлю съ кашей.

— Знаешь, Ватикъ, ей Богу, не плохо...

Юрѣ было очень весело. Впрочемъ, весело было и мнѣ. Поѣвъ, Юра съ наслажденіемъ растянулся во всю свою длину и сталъ смотрѣть въ яркое, лѣтнее небо. Я попробовалъ сдѣлать то же самое, легъ на спину — и тогда къ поясницѣ словно кто-то прикоснулся раскаленнымъ желѣзомъ. Я выругался и перевернулся на животъ. Какъ это я теперь буду тащить свой рюкзакъ?

Отдохнули. Я переконструировалъ ремни рюкзака такъ, чтобы его нижній край не доставалъ до поясницы. Вышло плохо. Грузъ въ четыре пуда, помѣщенный почти на шеѣ, создавалъ очень неустойчивое положеніе — центръ тяжести былъ слишкомъ высоко, и по камнямъ гранитныхъ розсыпей приходилось идти, какъ по канату. Мы отошли версту отъ мѣста нашего привала и стали устраиваться на ночлегъ. Выбрали густую кучу кустарника на вершинѣ какого-то холма, разостлали на землѣ одинъ плащъ, прикрылись другимъ, надѣли накомарники и улеглись въ надеждѣ, послѣ столь утомительнаго и богатаго переживаніями дня, поспать въ полное свое удовольствіе. Но со сномъ не вышло ничего. Милліоны комаровъ, весьма разнообразныхъ по калибру, но совершенно одинаковыхъ по характеру опустились на насъ плотной густой массой. Эта мелкая сволочь залѣзала въ мельчайшія щели одежды, набивалась въ уши и въ носъ, милліонами противныхъ голосовъ жужжала надъ нашими лицами. Мнѣ тогда казалось, что въ такихъ условіяхъ жить вообще нельзя и нельзя идти, нельзя спать... Черезъ нѣсколько дней мы этой сволочи почти не замѣчали — ко всему привыкаетъ человѣкъ — и пришли въ Финляндію съ лицами, распухшими, какъ тѣсто, поднявшееся на дрожжахъ.