Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— А что въ лагерѣ? — спросилъ я.

— Что въ лагерѣ? Первое дѣло — вотъ, скажемъ, вы или этотъ господинчикъ, вы, ясное дѣло, контръ-революціонеры. Вотъ та дубина, что наверху, — урка кивнулъ въ сторону рабочей нары, — тотъ или вредитель, или контръ-революціонеръ... Ну, мужикъ — онъ всегда кулакъ. Это такъ надо понимать, что всѣ вы классовые враги, ну и обращеніе съ вами подходящее. А мы, урки, — соціально близкій элементъ. Вотъ какъ. Потому, мы, елки-палки, противъ собственности...

— И противъ соціалистической? — спросилъ я.

— Э, нѣтъ. Казенной не трогаемъ. На грошъ возьмешь — на рубль отвѣту. Да еще въ милиціи бьютъ. Зачѣмъ? Вотъ тутъ наши одно время на торгсинъ было насѣли... Нестоющее дѣло... А такъ просто, фраера, вотъ вродѣ этого господинчика — во первыхъ, разъ плюнуть, а второе — куда онъ пойдетъ? Заявленія писать будетъ? Такъ ужъ будьте покойнички — ужъ съ милиціей я лучше сговорюсь, чѣмъ этотъ вашъ шибздикъ... А въ лагерѣ — и подавно. Ужъ тамъ скажутъ тебѣ: сними пинжакъ — такъ и снимай безъ разговоровъ, а то еще ножа получишь...

Урка явно хвастался, но урка вралъ не совсѣмъ... Степушка, изсякнувъ, растерянно посмотрѣлъ на меня. Да, Степушкѣ придется плохо: ни выдержки, ни изворотливости, ни кулаковъ... Пропадетъ.

Въ книгѣ совѣтскаго бытія, трудно читаемой вообще, есть страницы, недоступныя даже очень близко стоящему и очень внимательному наблюдателю. Поэтому всякія попытки "познанія Россіи" всегда имѣютъ этакую... прелесть неожиданности. Правда, "прелесть" эта нѣсколько вывернута наизнанку, но неожиданности обычно ошарашиваютъ своей парадоксальностью. Ну, развѣ не парадоксъ, что украинскому мужику въ лагерѣ живется лучше, чѣмъ на волѣ, и что онъ изъ лагеря на волю шлетъ хлѣбные сухари? И какъ это совмѣстить съ тѣмъ фактомъ, что этотъ мужикъ въ лагерѣ вымираетъ десятками и сотнями тысячъ (въ масштабѣ ББК)? А вотъ въ россійской сумятицѣ это совмѣщается: на Украинѣ крестьяне вымираютъ въ большей пропорціи, чѣмъ въ лагерѣ, и я реально видалъ крестьянъ, собирающихъ всякіе объѣдки для посылки ихъ на Украину. Значитъ ли это, что эти крестьяне въ лагерѣ не голодали? Нѣтъ, не значитъ. Но за счетъ еще большаго голоданія они спасали свои семьи отъ голодной смерти... Этотъ парадоксъ цѣпляется еще за одинъ: за необычайное укрѣпленіе семьи — такое, какое не снилось даже и покойному В. В. Розанову. А отъ укрѣпленія семьи возникаетъ еще одна неожиданность — принудительное безбрачіе комсомолокъ: никто замужъ не беретъ — ни партійцы, ни безпартійцы... такъ и торчи всю свою жизнь какой-нибудь мѣсткомовской дѣвой...

Много есть такихъ неожиданностей. Я однажды видалъ даже образцовый колхозъ — его предсѣдателемъ былъ старый трактирщикъ... Но есть вещи, о которыхъ вообще ничего нельзя узнать. Что мы, напримѣръ, знаемъ о такихъ явленіяхъ соціальной гигіены въ Совѣтской Россіи, какъ проституція, алкоголизмъ, самоубійства. Что зналъ я до лагеря о "ликвидаціи дѣтской безпризорности", я — человѣкъ, исколесившій всю Россію?...

Я видалъ, что Москва, Петроградъ, крупнѣйшія магистрали "подчищены" отъ безпризорниковъ, но я зналъ и то, что эпоха коллективизаціи и голодъ послѣднихъ лѣтъ дали новый рѣзкій толчекъ безпризорности... Но только здѣсь, въ лагерѣ, я узналъ куда дѣвается и какъ "ликвидируется" безпризорность всѣхъ призывовъ — и эпохи военнаго коммунизма, тифовъ, и гражданской войны, и эпохи ликвидаціи кулачества, какъ класса, и эпохи коллективизаціи, и... просто голода, стоящаго внѣ "эпохъ" и образующаго общій болѣе пли менѣе постоянный фонъ россійской жизни...

Такъ, почти ничего я не зналъ о великомъ племени урокъ, населяющемъ широкія подполья соціалистической страны. Раза два меня обворовывали, но не очень сильно. Обворовывали моихъ знакомыхъ — иногда очень сильно, а два раза даже съ убійствомъ. Потомъ, еще Утесовъ пѣлъ свои "блатныя" пѣсенки:

Вотъ, примѣрно, и все... Такъ, иногда говорилось, что милліонная армія безпризорниковъ подросла и орудуетъ гдѣ-то по тыламъ соціалистическаго строительства. Но такъ какъ, во-первыхъ, объ убійствахъ и грабежахъ совѣтская пресса не пишетъ ничего, то данное "соціальное явленіе" для васъ существуетъ лишь постольку, поскольку вы съ нимъ сталкиваетесь лично. Внѣ вашего личнаго горизонта вы не видите ни кражъ, ни самоубійствъ, ни убійствъ, ни алкоголизма, ни даже концлагерей, поскольку туда не сѣли вы или ваши родные... И, наконецъ, такъ много и такъ долго грабили и убивали, что и кошелекъ, и жизнь давно перестали волновать...

И вотъ, передо мною, покуривая мою махорку и густо сплевывая на раскаленную печку, сидитъ представитель вновь открываемаго мною міра — міра профессіональныхъ бандитовъ, выросшаго и вырастающаго изъ великой дѣтской безпризорности...

На немъ, этомъ "представителѣ", только рваный пиджачишко (рубашка была пропита въ тюрьмѣ, какъ онъ мнѣ объяснилъ), причемъ, пиджачишко этотъ еще недавно былъ, видимо, достаточно шикарнымъ. Отъ печки пышетъ жаромъ, въ спину сквозь щели вагона дуетъ ледяной январьскій вѣтеръ, но уркѣ и на жару, и на холодъ наплевать... Вспоминается анекдотъ о безпризорникѣ, котораго по ошибкѣ всунули въ печь крематорія, а дверцы забыли закрыть. Изъ огненнаго пекла раздался пропитый голосъ:

— Закрой, стерьва, дуетъ...

Еще съ десятокъ урокъ, такихъ же не то чтобы оборванныхъ, а просто полуодѣтыхъ, валяются на дырявомъ промерзломъ полу около печки, лѣниво подбрасываютъ въ нее дрова, курятъ мою махорку и снабжаютъ меня информаціей о лагерѣ, пересыпанной совершенно несусвѣтимымъ сквернословіемъ... Что боцмана добраго стараго времени! Грудные ребята эти боцмана съ ихъ "морскими терминами", по сравненію съ самымъ желторотымъ уркой...

Нужно сказать честно, что никогда я не затрачивалъ свой капиталъ съ такой сумасшедшей прибылью, съ какой я затратилъ червонецъ, прокуренный урками въ эту ночь... Мужики гдѣ-то подъ нарами сбились въ кучу, зарывшись въ свои лохмотья. Рабочій классъ храпитъ наверху... Я выспался днемъ. Урки не спятъ вторыя сутки, и не видно, чтобы ихъ тянуло ко сну. И передо мною разворачивается "учебный фильмъ" изъ лагернаго быта, со всей безпощадностью лагернаго житья, со всѣмъ лагернымъ "блатомъ", административной структурой, разстрѣлами, "зачетами", "довѣсками", пайками, жульничествомъ, грабежами, охраной, тюрьмами и прочимъ, и прочимъ. Борисъ, отмахиваясь отъ клубовъ махорки, проводитъ параллели между Соловками, въ которыхъ онъ просидѣлъ три года, и современнымъ лагеремъ, гдѣ ему предстоитъ просидѣть... вѣроятно, очень немного... На полупонятномъ мнѣ блатномъ жаргонѣ разсказываются безконечныя воровскія исторіи, пересыпаемыя необычайно вонючими непристойностями...