Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Нервы, конечно, уже начинаютъ тупѣть. Но все-таки на душѣ опять тревожно и нехорошо. Въ чемъ дѣло? Не вчерашній ли разговоръ со Стародубцевымъ?

— Скажите мнѣ, кто, собственно, этотъ Богоявленскій? Изъ заключенныхъ?

— Нѣтъ, старый чекистъ.

Становится легче. Опять — одинъ изъ парадоксовъ совѣтской путаницы... Чекистъ — это хозяинъ. Активъ — это свора. Свора норовитъ вцѣпиться въ любыя икры, даже и тѣ, которыя хозяинъ предпочелъ бы видѣть неизгрызанными. Хозяинъ можетъ быть любою сволочью, но накинувшуюся на васъ свору онъ въ большинствѣ случаевъ отгонитъ плетью. Съ мужикомъ и рабочимъ активъ расправляется болѣе или менѣе безпрепятственно. Интеллигенцію сажаетъ само ГПУ... Въ столицахъ, гдѣ активъ торчитъ совсѣмъ на задворкахъ, это мало замѣтно, но въ провинціи ГПУ защищаетъ интеллигенцію отъ актива... Или, во всякомъ случаѣ, отъ самостоятельныхъ поползновеній актива.

Такая же закута, какъ и остальные "отдѣлы" УРЧ. Задрипанный письменный столъ. За столомъ — человѣкъ въ чекистской формѣ. На столѣ передъ нимъ лежитъ мое "личное дѣло".

Богоявленскій окидываетъ меня суровымъ чекистскимъ взоромъ и начинаетъ начальственное внушеніе, совершенно безпредметное и безсмысленное: здѣсь, дескать, лагерь, а не курортъ, здѣсь, дескать, не миндальничаютъ, а съ контръ-революціонерами въ особенности, за малѣйшее упущеніе или нарушеніе трудовой лагерной дисциплины — немедленно подъ арестъ, въ ШИЗО, на девятнадцатый кварталъ, на Лѣсную рѣчку... Нужно "взять большевицкіе темпы работы", нужна ударная работа. Ну, и такъ далѣе.

Это свирѣпое внушеніе дѣйствуетъ, какъ бальзамъ на мои раны: эффектъ, какового Богоявленскій никакъ не ожидалъ. Изъ этого внушенія я умозаключаю слѣдующее: что Богоявленскій о моихъ статьяхъ знаетъ, что оныя статьи въ его глазахъ никакимъ препятствіемъ не служатъ, что о разговорѣ со Стародубцевымъ онъ или ничего не знаетъ, или, зная, никакого значенія ему не придаетъ и что, наконецъ, о моихъ будущихъ функціяхъ онъ имѣлъ то самое представленіе, которое столь блестяще было сформулировано Насѣдкинымъ: "что — куда"...

— Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что ваше предупрежденіе совершенно безцѣльно.

— То-есть — какъ такъ безцѣльно, — свирѣпѣетъ Богоявленскій.

— Очень просто: разъ я попалъ въ лагерь — въ моихъ собственныхъ интересахъ работать, какъ вы говорите, ударно и стать цѣннымъ работникомъ, въ частности, для васъ. Дѣло тутъ не во мнѣ.

— А въ комъ же, по вашему, дѣло?

— Гражданинъ начальникъ, вѣдь черезъ недѣлю-двѣ въ одной только Погрѣ будетъ 25-30 тысячъ заключенныхъ. А по всему отдѣленію ихъ будетъ тысячъ сорокъ-пятьдесятъ. Вѣдь вы понимаете: какъ при такомъ аппаратѣ... Вѣдь и мнѣ въ конечномъ счетѣ придется отвѣчать, всему УРЧ и мнѣ — тоже.

— Да, ужъ насчетъ — отвѣчать, это будьте спокойны. Не поцеремонимся.

— Ну, конечно. На волѣ тоже не церемонятся. Но вопросъ въ томъ, какъ при данномъ аппаратѣ организовать разсортировку этихъ сорока тысячъ? Запутаемся вѣдь къ чертовой матери.

— Н-да. Аппаратъ у насъ — не очень. А на волѣ вы гдѣ работали?

Я изобрѣтаю соотвѣтствующій моменту стажъ.

— Такъ. Что-жъ вы стоите? Садитесь.

— Если вы разрѣшите, гражданинъ начальникъ. Мнѣ кажется, что вопросъ идетъ о квалификаціи существующаго аппарата. Особенно — въ низовкѣ, въ баракахъ и колоннахъ. Нужно бы небольшіе курсы организовать. На основѣ ударничества.

И я запинаюсь... Усталость... Мозги не работаютъ... Вотъ дернула нелегкая ляпнуть объ ударничествѣ. Не хватало еще ляпнуть что-нибудь о соціалистическомъ соревнованіи: совсѣмъ подмочилъ бы свою нарождающуюся дѣловую репутацію.

— Да, курсы — это бы не плохо. Да кто будетъ читать?

— Я могу взяться. Медгора должна помочь. Отдѣленіе, какъ никакъ — ударное.

— Да это надо обдумать. Берите папиросу.

— Спасибо. Я старовѣръ.

Моя образцово-показательная коробка опять появляется на свѣтъ Божій. Богоявленскій смотритъ на нее не безъ удивленія. Я протягиваю:

— Пожалуйста.

Богоявленскій беретъ папиросу.

— Откуда это люди въ лагерѣ такія папиросы достаютъ?

— Изъ Москвы пріятели прислали. Сами не курятъ, а записаны въ распредѣлителѣ номеръ первый.

Распредѣлитель номеръ первый — это правительственный распредѣлитель такъ, для наркомовъ и иже съ ними. Богоявленскій это, конечно, знаетъ...

Минутъ черезъ двадцать мы разстаемся съ Богоявленскимъ, нѣсколько не въ томъ тонѣ, въ какомъ встрѣтились.

Мои обязанности "юрисконсульта" и "экономиста-плановика" имѣли то замѣчательное свойство, что никто рѣшительно не зналъ, въ чемъ именно онѣ заключаются. Въ томъ числѣ и я. Я знакомился съ новой для меня отраслью совѣтскаго бытія и по мѣрѣ своихъ силъ пытался завести въ УРЧ хоть какой-нибудь порядокъ. Богоявленскій, надо отдать ему справедливость, оказывалъ мнѣ въ этихъ попыткахъ весьма существенную поддержку. "Активъ" изводилъ насъ съ Юрой десятками мелкихъ безсмысленныхъ подвоховъ, но ничего путнаго сдѣлать не могъ и, какъ оказалось впослѣдствіи, концентрировалъ силы для генеральной атаки. Чего этому активу было нужно, я такъ и не узналъ до конца. Возможно, что одно время онъ боялся, какъ бы я не сталъ на скользкіе пути разоблаченія его многообразнаго воровства, вымогательства и грабежа, но для такой попытки я былъ все-таки слишкомъ стрѣляннымъ воробьемъ. Благопріобрѣтенные за счетъ мужицкихъ жизней бутылки совѣтской сивухи распивались, хотя и келейно, но вкупѣ съ "головкой" административнаго отдѣла, третьей части и прочихъ лагерныхъ заведеній... Словомъ — та же схема: Ванька — въ колхозѣ, Степка — въ милиціи, Петька — въ Госспиртѣ. Попробуйте пробить эту цѣпь круговой, пріятельской, пролетарской поруки.Это и на волѣ жизнеопасно, а въ лагерѣ — ужъ проще сразу повѣситься. Я не собирался ни вѣшаться, ни лѣзть съ буржуазнымъ уставомъ въ пролетарскій монастырь. Но активъ продолжалъ насъ травить безсмысленно и, въ сущности, безцѣльно. Потомъ въ эту, сначала безсмысленную, травлю вклинились мотивы дѣловые и весьма вѣсомые. Разыгралась одна изъ безчисленныхъ въ Россіи сценъ "классовой борьбы" между интеллигенціей и активомъ — борьбы за человѣческіе жизни...

Техника истребленія массъ имѣетъ два лица. Съ одной стороны простирается "кровавая рука ГПУ", то-есть система обдуманная, безпощадно-жестокая, но все же не безсмысленная. Съ другой стороны дѣйствуетъ активъ, который эту безпощадность доводитъ до полной безсмыслицы, уже никому, въ томъ числѣ и ГПУ, рѣшительно ни для чего не нужной. Такъ дѣлается и на волѣ, и въ лагерѣ.

Лагерный порядокъ поставленъ такъ: заключенный Иванъ долженъ срубить и напилить 7,5 кубометровъ лѣса въ день или выполнить соотвѣтствующее количество другой работы. Все эти работы строго нормированы, и нормы отпечатаны въ обоихъ справочникахъ. Этотъ Иванъ получаетъ свое дневное пропитаніе исключительно въ зависимости отъ количества выполненной работы. Если онъ выполняетъ норму цѣликомъ — онъ получаетъ 800 граммъ хлѣба. Если не выполняетъ — получаетъ 500, 400 и даже 200 граммъ. На энномъ лагпунктѣ имѣется тысяча такихъ Ивановъ, слѣдовательно, энный лагпунктъ долженъ выполнить 7500 кубометровъ. Если эта норма выполнена не будетъ, то не только отдѣльные Иваны, но и весь лагпунктъ въ цѣломъ получитъ урѣзанную порцію хлѣба. При этомъ нужно имѣть въ виду, что хлѣбъ является почти единственнымъ продуктомъ питанія и что при суровомъ приполярномъ климатѣ 800 граммъ обозначаетъ болѣе или менѣе стабильное недоѣданіе, 400 — вымираніе, 200 — голодную смерть. Количество использованныхъ рабочихъ рукъ подсчитываетъ УРЧ, количество и качество выполненной работы — производственный отрядъ, на основаніи данныхъ котораго отдѣлъ снабженія выписываетъ то или иное количество хлѣба.