Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Нѣтъ, всѣ эти люди, какъ бы они ни грызлись между собою, — въ отношеніи къ остальной странѣ спаяны крѣпко, до гроба, спаяны кровью, спаяны и на жизнь, и на смерть. Имъ повернуть некуда, если бы они даже этого хотѣли. "Національная" или "интернаціональная" Россія при Сталинскомъ аппаратѣ остается все-таки Россіей большевицкой.

Вотъ почему нашей послѣдней свободной (т.е. съ воли) попытки побѣга не остановило даже и то обстоятельство, что въ государственныхъ магазинахъ Москвы хлѣбъ и масло стали продаваться кому угодно и въ какихъ угодно количествахъ. Въ 1933 году въ Москвѣ можно было купить все — тѣмъ, у кого были деньги. У меня — деньги были.

___

Мы пришли въ нашу избу и, такъ какъ ѣсть все равно было нечего, то сразу улеглись спать. Но я спать не могъ. Лежалъ, ворочался, курилъ свою махорку и ставилъ передъ собою вопросы, на которые яснаго отвѣта не было. А что же дальше? Да, въ перспективѣ десятилѣтій — "кадры" вымрутъ, "активъ" — сопьется и какія-то таинственныя внутреннія силы страны возьмутъ верхъ. А какія это силы? Да, конечно, интеллектуальныя силы народа возросли безмѣрно — не потому, что народъ учила совѣтская жизнь. А физическія силы?

Передъ памятью пронеслись торфоразработки, шахты, колхозы, заводы, мѣсяцами немытыя лица поваровъ заводскихъ столовокъ, годами недоѣдающіе рабочіи Сормова, Коломны, Сталинграда, кочующіе по Средней Азіи таборы раскулаченныхъ донцевъ и кубанцевъ, дагестанская малярія, эшелоны на БАМ, дѣвочка со льдомъ, будущая — если выживетъ — мать русскихъ мужчинъ и женщинъ... Хватитъ ли физическихъ силъ?..

Вотъ, я — изъ крѣпчайшей мужицко-поповской семьи, гдѣ люди умирали "по Мечникову": ихъ клалъ въ гробъ "инстинктъ естественной смерти", я — въ свое время одинъ изъ сильнѣйшихъ физически людей Россіи — и вотъ въ 42 года я уже сѣдъ... Уже здѣсь, заграницей, мнѣ въ первые мѣсяцы послѣ бѣгства давали 55-60 лѣтъ — но съ тѣхъ поръ я лѣтъ на десять помолодѣлъ. Но тѣ, которые остались тамъ? Они не молодѣютъ!..

Не спалось. Я всталъ и вышелъ на крыльцо. Стояла тихая, морозная ночь. Плавными, пушистыми коврами спускались къ Свири заснѣженныя поля. Лѣвѣе — черными точками и пятнами разбросались избы огромнаго села. Ни звука, ни лая, ни огонька...

Вдругъ съ Погры донеслись два-три выстрѣла — обычная исторія... Потомъ съ юга, съ диковскаго оврага, четко и сухо въ морозномъ воздухѣ, раздѣленные равными — секундъ въ десять — промежутками, раздались восемь винтовочныхъ выстрѣловъ. Жуть и отвращеніе холодными струйками пробѣжали по спинѣ.

Около мѣсяца тому назадъ я сдѣлалъ глупость — пошелъ посмотрѣть на диковскій оврагъ. Онъ начинался въ лѣсахъ, верстахъ въ пяти отъ Погры, огибалъ ее полукольцомъ и спускался въ Свирь верстахъ въ трехъ ниже Подпорожья. Въ верховьяхъ — это была глубокая узкая щель, заваленная трупами разстрѣлянныхъ, верстахъ въ двухъ ниже — оврагъ былъ превращенъ въ братское кладбище лагеря, еще ниже — въ него сваливали конскую падаль, которую лагерники вырубали топорами для своихъ соціалистическихъ пиршествъ. Этого оврага я описывать не въ состояніи. Но эти выстрѣлы напомнили мнѣ о немъ во всей его ужасающей реалистичности. Я почувствовалъ, что у меня начинаютъ дрожать колѣни и холодѣть въ груди. Я вошелъ въ избу и старательно заложилъ дверь толстымъ деревяннымъ брускомъ. Меня охватывалъ какой-то непреоборимый мистическій страхъ. Пустыя комнаты огромной избы наполнялись какими-то тѣнями и шорохами. Я почти видѣлъ, какъ въ углу, подъ пустыми нарами, какая-то съежившаяся старушонка догрызаетъ изсохшую дѣтскую руку. Холодный потъ — не литературный, а настоящій — заливалъ очки, и сквозь его капли пятна луннаго свѣта на полу начинали принимать чудовищныя очертанія.

Я очнулся отъ встревоженнаго голоса Юры, который стоялъ рядомъ со мною и крѣпко держалъ меня за плечи. Въ комнату вбѣжалъ Борисъ. Я плохо понималъ, въ чемъ дѣло. Потъ заливалъ лицо, и сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Шатаясь, я дошелъ до наръ и сѣлъ. На вопросъ Бориса я отвѣтилъ: "Такъ, что-то нездоровится". Борисъ пощупалъ пульсъ. Юра положилъ мнѣ руку на лобъ.

— Что съ тобой, Ватикъ? Ты весь мокрый...

Борисъ и Юра быстро сняли съ меня бѣлье, которое дѣйствительно все было мокро, я легъ на нары, и въ дрожащей памяти снова всплывали картины: Одесса и Николаевъ во время голода, людоѣды, торфоразработки, Магнитострой, ГПУ, лагерь, диковскій оврагъ...

Послѣ отъѣзда въ Москву Якименки и Шацъ, бурная дѣятельность ликвидкома нѣсколько утихла. Свирьлаговцы слегка пооколачивались — и уѣхали къ себѣ, оставивъ въ Подпорожьи одного своего представителя. Между нимъ и Видеманомъ шли споры только объ "административно-техническомъ персоналѣ". Если цинготный крестьянинъ никуда не былъ годенъ, и ни ББК, — ни Свирьлагъ не хотѣли взваливать его на свои пайковыя плечи, то интеллигентъ, даже и цынготный, еще кое-какъ могъ быть использованъ. Поэтому Свирьлагъ пытался получить сколько возможно интеллигенціи, и поэтому же ББК норовилъ не дать ни души. Въ этомъ торгѣ между двумя рабовладѣльцами мы имѣли все-таки нѣкоторую возможность изворачиваться. Всѣ списки лагерниковъ, передаваемыхъ въ Свирьлагъ или оставляемыхъ за ББК, составлялись въ ликвидкомѣ, подъ техническимъ руководствомъ Надежды Константиновны, а мы съ Юрой переписывали ихъ на пишущей машинкѣ. Тутъ можно было извернуться. Вопросъ заключался преимущественно въ томъ — въ какомъ именно направленіи намъ слѣдуетъ изворачиваться. ББК былъ вообще "аристократическимъ" лагеремъ — тамъ кормили лучше и лучше обращались съ заключенными. Какъ кормили и какъ обращались — я объ этомъ уже писалъ. Выводы о Свирьлагѣ читатель можетъ сдѣлать и самостоятельно. Но ББК — это гигантская территоріи. Въ какой степени вѣроятно, что намъ тремъ удастся остаться вмѣстѣ, что насъ не перебросятъ куда-нибудь на такія чортовы кулички, что изъ нихъ и не выберешься, — куда-нибудь въ окончательное болото, по которому люди и лѣтомъ ходятъ на лыжахъ — иначе засосетъ, и отъ котораго до границы будетъ верстъ 200-250 по мѣстамъ, почти абсолютно непроходимымъ? Мы рѣшили съоріентироваться на Свирьлагъ.

Уговорить Надежду Константиновну на нѣкоторую служебную некорректность — было не очень трудно. Она слегка поохала, слегка побранилась — и наши имена попали въ списки заключенныхъ, оставляемыхъ за Свирьлагомъ.

Это была ошибка и это была грубая ошибка: мы уже начали изворачиваться, еще не собравъ достаточно надежной информаціи. А потомъ стало выясняться. Въ Свирьлагѣ не только плохо кормятъ — это еще бы полбѣды, но въ Свирьлагѣ статья 58-6 находится подъ особенно неусыпнымъ контролемъ, отношеніе къ "контръ-революціонерамъ" особенно звѣрское, лагерные пункты всѣ оплетены колючей проволокой, и даже административныхъ служащихъ выпускаютъ по служебнымъ порученіямъ только на основаніи особыхъ пропусковъ и каждый разъ послѣ обыска. И, кромѣ того, Свирьлагъ собирается всѣхъ купленныхъ въ ББК интеллигентовъ перебросить на свои отдаленные лагпункты, гдѣ "адмтехперсонала" не хватало. Мы разыскали по картѣ (карта висѣла на стѣнѣ ликвидкома) эти пункты и пришли въ настроеніе весьма неутѣшительное. Свирьлагъ тоже занималъ огромную территорію, и были пункты, отстоящіе отъ границы на 400 верстъ — четыреста верстъ ходу по населенной и, слѣдовательно, хорошо охраняемой мѣстности... Это было совсѣмъ плохо. Но наши имена уже были въ Свирьлаговскихъ спискахъ.