Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Фенианская революция ( фр. ) – неудачные восстания, поднятые в марте 1867 г. членами тайного «Ирландского революционного братства» (возникло в 1858 г.) с целью создания независимой Ирландской республики. Слово «фении» восходит к названию легендарной дружны древних ирландцев.

Вагнеровский король ( фр. ). По всей видимости, речь идет о короле Баварии (с 1864 г.) Людвиге II (1845–1886). К концу жизни Людвига строительство нескольких замков и оперного театра в Байрейте для представления «Кольца Нибелунгов» Р. Вагнера подорвало финансы страны, его долги росли, в июне 1886 г. он был объявлен душевнобольным, отстранен от престола и спустя несколько дней погиб при невыясненных обстоятельствах.

Шейлок – персонаж пьесы В. Шекспира «Венецианский купец», еврей-ростовщик.

Кавдинские ущелья (в Аппенинских горах) в 321 г. н. э. стали местом поражения римлян, вынужденных сдаться самнитам и в знак поражения пройти «под игом» – под копьем, положенным на два других воткнутых в землю копья; проходили по одному, без оружия и доспехов, причем каждый должен был сильно пригибаться. Проход «под игом» был высшей степенью унижения для побежденных.

Слова Гарлэнда из драмы В. Гюго «Кромвель» (акт V, сцена IV).

Корреспонденция понедельника// Принц забавляется!// Несколько дней тому назад английские трудящиеся, подталкиваемые нищетой и голодом, возопили столь громко, что в Вестминстере рыцари белой и красной розы в старинных придворных одеждах стряхнули свой сон и поднялись. Рабочие прошли через город, босые, сжав кулаки и оскалив зубы. Они вели с собой бледных и оборванных жен, больных и продрогших детей. Был нанесен ущерб. Нужда ожесточает. Полицейские – и это знаменательно – были сбиты с ног. Вокруг их дубинок не обвивался больше уважаемый закон, но некое подобие кнута, который никого не пугает. Рабочие останавливались перед богатыми особняками, в которых живут не аристократы (нормандская кровь иссякла), а богатые промышленники, били стекла и выламывали двери; грабили лавки. Утверждают, что некоторые шептали: долой королеву! – что по ту сторону пролива дело исключительное. Кто-то бросил камень в портрет Кромвеля, который попал по стальной кирасе. Другой громко прочитал отрывок из Маколея, в котором рассказывается, что, согласно хронике, добрые парижане плели недоуздки для своих лошадей из кишок зарезанного Арманьяка. Декламируя, он показывал кулак дому знаменитого тори. // Какая-то ирландка, которая тянула за собой девятерых детей, перечисляла виселицы, которыми пытались некогда задушить фенианскую революцию. Потом она рассказала историю своего мужа, повешенного за то, что он хотел быть свободным. Некий философ взобрался на каменную тумбу и объяснил, почему Англия дорожит государственной религией и каким образом она пытается увековечить невозможный компромисс между рабством и свободой. Ему ответил студент, защищавший «ремесленников» (одна из наиболее ужасных угроз для Англии) и утверждавший, что роль молодежи состоит в том, чтобы изучать биение общественного пульса. Трудящиеся все шли, прибывая, как река после бури. // Это нарастающее движение как бы говорило: «Англия, защищайся! Твой феодализм исчезает. У твоих Церквей меньше привилегий. Ирландский кельтизм объединяется с англо-саксонизмом. Консерваторы, англикане, старые тори – подобны глиняным кувшинам, в которые безжалостно ударяют виги, новые радикалы, антиангликане и ритуалисты. Джон Стюарт Милль живет в каждом сердце. Рабочий больше не хочет быть “неотесанным”, “медведем”, “невежественным”, “грубияном”. Одним словом, твоя монархия колеблется, расшатанная невидимыми руками!» // * * * // Между тем принц Уэльский прибыл в Париж. С какой целью? Чтобы сделать заем в 50 000 фунтов стерлингов. Принц бедствует, как вагнеровский король. И в Европе он такой не один. // Кажется, королевские дела идут не очень хорошо. Ценные бумаги, выпущенные коронованными особами, терпят чувствительное понижение. Напрасно стараются удесятерять налоги, результат тот же. Придворные швейцары затоплены гербовой бумагой. [Короли] каждый раз хватаются за скипетр или угрожают вывесить объявление о продаже трона на дверях правительства. Следовало бы поменять занятие, если бы принцев не довело до такого положения их непомерное самолюбие и если бы в королевских семьях не существовало того, что они называют традициями. // Знать, что однажды будешь править Индией, и быть вынужденным давать векселя ростовщику, – это должно быть неприятно. Мириться с фамильярностью Шейлока, будучи первым гражданином Лондона, – тяжкое испытание. Проходить сквозь Кавдинские ущелья подозрительного агента, который постукивает по вашей будущей короне, чтобы убедиться, что в ней нет примесей, и осведомляется при этом, когда Ваше Высочество могло бы внести залог, – все это легко унижает и озлобляет. Что вы хотите! Жизнь предъявляет свои требования. Вы видите тому доказательство. Однако не надо думать, что принц Уэльский дошел до того, чтобы заложить в ломбард кусок веревки Джона Брауна. Он еще не ездит на империале омнибуса. Некто, видевший его вблизи, на днях уверяет меня, что принц был оживлен как человек, уверенный в завтрашнем обеде. Это лицо не ошибалось, поскольку спустя сутки наш принц сделал одному из своих подданных, лорду Дапплину, честь рискнуть против него в баккара достойной суммой в двести пятьдесят тысяч франков и честь ее у него выиграть. Лорд Дапплин, будучи не в состоянии заплатить, пустил себе пулю в лоб по дороге домой. // Короли менее щепетильны, когда оказываются несостоятельны. // * * * // Тем хуже для лорда Дапплина! Он мало меня интересует. Принц Уэльский занимает меня больше. Этот принц, кладущий двести пятьдесят тысяч франков на зеленое сукно, в то время как народ, который завтра будет его, вопит от голода, – властитель, достойный внимания хроникера. То, как лондонские события откликаются в Париже, действительно любопытно. // Народ говорит: // – Хлеба! // Принц отвечает: // – Карты! // Толпа шепчет: // – Работы! // Принц отвечает: // – Снимите. // Бунт кричит: // – Мужчины, женщины, дети, старики, мы дрожим от холода, нас терзает голод, нас истощают болезни! // Принц отвечает: // – Сдаю. // Революция выкрикивает: // – Месть! // Принц отвечает: // – Девятка! // И он кладет девятку, как рубит голову [игра слов: глагол abattre переводится и как «класть» (карты), и как «рубить». – Н. Ч. ]. // Это хорошо. // Это вполне по-королевски. // На берегах Темзы Лондон рокочет: // O Бог, кем атом и гиганты созданы, // Ты нашему труду святому помоги. // Ты волю прояви, которой небрегли, // Пусть Кромвеля пронзит пылающий клинок. // Направь удар, Спаситель! Милостивый бог! // Твои враги пусть будут преданы резне! // Раз проявляем мы почтение к тебе, // Мечи у нас в руках заставь огнем блистать // И пламя языки на головах пылать! ( Пер. Т. Шиян ) // На берегах Сены мадмуазель Режан, пожирая глазами принца, произносит приуроченное к случаю приветствие, приветствие в стихах, если хотите, хотя мадаполам там рифмуется с аркебузой. Противопоставление мне нравится. // Между стихами Виктора Гюго и поэзией M. X… заключено все то различие, которое отделяет восставший народ от кутящего принца. // * * * // В мое намерение вовсе не входит казаться пророком или ниспровергателем тронов. Нельзя больше создать хорошее правительство из скверных людей, как нельзя сварить вкусный суп на плохом масле. Но факты остаются фактами. Однако надо быть слепым, чтобы не заметить, что в то время, как принцы развлекаются, народы размышляют и что далеко в прошлом те времена, когда людьми управляли как пасут коз, с помощью дубинки или свирели. Дубинка возмущает, а свирель не слышна среди гула требований. Профессия государя – очень трудная профессия. Здесь требуется много выдержки, много либерализма и особенно много прилежания. Правителя, который не принимает своего положения всерьез, отвергают, подобно тому как отсылают недостаточно усердного слугу. Итак, вы прекрасно понимаете, что уважение подданных, особенно когда эти подданные имеют тысячу поводов для недовольства, не зарабатывают, ужиная с танцовщицами, отбирая двести пятьдесят тысяч франков у бедного черта и слушая, небрежно развалившись в кресле, цинковый голос мадмуазель Режан. Я прекрасно знаю, что в старину в Лондоне и Париже, в Мадриде и Вене занимались исключительно мелочами. По своему выбору можно было стать отступником или ловеласом, идиотом или убийцей, это было ваше дело, и никто не имел право совать в это нос. Это право еще оспаривают, но народ все-таки им пользуется, со своей скверной привычкой не желать быть обманутым или побежденным. // Он написал на полях страниц Макиавелли, вычеркнул текст и подписал: Государь по имени Народ. // Да назовут его так! // Жорж Дюваль