Владимир Мещерский - Письма к императору Александру III, 1881–1894

Так рассуждает Каравелов.

А вот что говорит митрополит Климент.

«Грустно видеть, что Россия нас оставила на произвол врагов и своих, и Божиих. Ведь выходит так, что Россия, самодержавное и православное государство, как будто смотрит благоприятно на то, как враги Церкви и враги Власти разрушают молодое царство, русскою же кровью созданное, и не хочет вступиться за нас, поддержать нас. Ведь мы дети еще, мы только начинаем жизнь народно-государственную, надо нас учить, нами руководить, за нас быть умными, коли мы глупы, а то теперь и церковь, и школа, и войско отданы в руки врагов Церкви и России, и отданы как бы Россиею, в самую трудную и критическую для Болгарии минуту».

Митрополит рассказал Юзефовичу про одну из своих бесед с [А. И.] Кояндером, к которому он обратился в ту минуту, когда Каравеловы заставили князя согласиться на правительственное решение: отнять у духовенства жалованье . Митрополит обратился к Кояндеру с просьбою защитить духовенство. Кояндер ему на это ответил отказом и мотивировал его тем, что из-за этого не станет ссориться с Каравеловым!

Теперь, между тем, если что-нибудь еще уцелело русского, то это солдаты и отчасти духовенство. 2 марта при нем, Юзефовиче, правительство и город в Софии решили не праздновать . Митрополит тогда от себя велел расклеить большие объявления по городу, в которых он оповещал о торжественной литургии 2 марта, имеющей быть отслуженною в день восшествия на престол Императора Александра Всероссийского и молебствия о его здравии. Объявления были от митрополии, и из-за этого вышла целая буря на митрополита от анархистов. В Софии же по требованию князя и Каравелова молитва за Императора Всеросс[ийского] и Покровителя Болгарии произносится после князя Болгарского , тогда как во всей Болгарии она произносится прежде. Как дозволили наши агенты такую дерзость – непостижимо.

В Филиппополе, когда князь Болгарский приехал триумфатором, духовенство с местным митрополитом Гервасием во главе объявило князю, что оно явилось ему заявить о неудовольствии народа.

– По поводу чего? – спросил князь.

– По поводу того, что Ты, князь, своим поведением навлек на нас гнев Русского Государя и отвлек от нас Его родительское сердце.

– Я не могу быть в одно и то же время и русским и болгарским, – ответил князь, – и не могу быть более русским, чем болгарским.

Тогда завязалась оживленная распря между князем и митрополитом, в продолжение которой князь неоднократно вышел из пределов приличия и уважения к духовенству, напомнив ему, что оно не призвано в его глазах говорить от имени болгарского народа.

Таково угнетенное состояние духовенства в Болгарии, и последствия не медлят… Католики, протестанты и русские деятельно взялись за пропаганду, и она идет с ужасающею быстротою, затирая и искореняя православие. Протестанты уже устроили огромную школу-гимназию на средства американской какой-то компании, с целью правильною системою приготовления учителей, с планом размножения училищ в духе протестантизма. Католики везде заводят школки и иезуитов, а русские нигилисты и анархисты, увы, целою группою, пользуясь протекциею Каравелова и секретаря князя Б[олгарского] [фамилия нрзб.], поселяются в деревнях и заводят посредством наскоро устраиваемых школок целую пропаганду между молодежью безверья, грубого социализма и ненависти к России как к представительнице религиозного и политического, по их учению, деспотизма и тирании.

Осталось еще одно военное юнкерское училище в Софии. Пока оно вполне еще дышит и живет в русском духе, благодаря прекрасному начальнику, болгарскому офицеру, искренно любящему Россию [374]. Но на него уже натравлены все подлые стихии каравеловской партии, и не сегодня, так завтра его заместят.

Чтобы дать понятие о том, насколько злопамятен, гадок и вреден Каравелов, стоит только привести его слова, им сказанные [В. М.] Юзефовичу о болгарском солдате .

– Да, – сказал этот мерзавец, – он хороший человек, наш солдат, но к сожалению он имеет все недостатки русского солдата , он не имеет индивидуальности , вот главный недостаток!

Этого лишенного индивидуальности солдата в виде рядового, и в виде унтер-офицера, и в виде фельдфебеля Юзефович имел случай видеть близко, и вынес такое впечатление: что все это русские солдаты во всех отношениях, – но, увы, все это пока; не сегодня, так завтра они вернутся домой, и их места займут новобранцы в духе каравеловских военных, с индивидуальностью, безбожием и ненавистью к России, как закваска.

Офицеры болгарские ненадежны: бóльший процент – мелочь, раздраженные против всего русского издавна, то есть с тех пор, как служили под началом русских офицеров; но есть и порядочные люди между офицерами, и порядочность их всегда соединена с симпатиями к русским. Но таких мало. К тому же письма из Болгарии «Русского странника» (прохвост тоже, [Е. Л.] Кочетов), печатавшиеся в « Новом времени », совершенно напрасно раздражили офицеров болгарских, рисуя их трусами [375]. Юзефович пытался уяснить себе вопрос о связи князя Болгарского с войском. Ему показалось, что [связи] сердечной, а еще менее духовной, между войском и князем мало. Он для них что-то случайное. Ни энтузиазма, ни фанатизма его личность не возбуждает ни в ком. У солдата светится чрез какие-то призмы его простодушия героическая личность Русского Государя… А у офицеров ничего не светится, и ничего не согревает; в них все мертво!

Характерный эпизод из последнего периода Болгаро-сербской войны, рисующий князя Александра, услышанный Юзефовичем от офицеров. Когда сербы явились у Сливницы в виде триумфаторов и угрожать стали самой Софии, князь Александр сел в коляску и поскакал в Софию. Это было первое его движение… бросить войско и подумать о себе. Прискакав в Софию, князь Алекс[андр] собрал все свои пожитки, драгоценности, деньги, и все сдал на хранение английскому консулу… А пока он занимался этими пожитками, в Софию пришло известие о поражении сербов. Тогда князь Александр вернулся к своему войску. Этот эпизод всякий солдат знает, и вот ради этого-то эпизода сердце военное в Болгарии к нему не лежит. Он не трус, этот негодяй, а гешефтмахер прежде всего.

Виделся Юзефович и с князем Алекс[андром] несколько раз. Говорил и говорит он много. Главное впечатление, что он мастер своего актерского дела. И слезы кстати, и высокопарные тирады, и проявления добродушия, и все, что угодно; обаяния много, но доверия к нему мало…

О Государе он говорит всегда с особенным торжественным благо[го]вением.

Свое положение он характеризирует так: «Меня оставили, окружили меня негодяями, но что же мне делать; если, чтобы себя спасти, мне говорят: вот палка, но она лежит в навозе, возьми ее, очевидно, я возьму эту палку с навозом из навоза и буду ею защищаться…»