Яков Цукерник - Житие святого Северина

Значит, ни на юг, ни на запад, ни на восток ругам пути нет. Один путь — на север, в Богемию и оттуда по реке Виадуа, а живущие в её среднем течении венеды зовут её Одрой, спуститься к древней родине ругов — к побережью Свевского моря. Встретят ли они там сородичей или те уже намертво смешались с венедами — не знаю я и скорее всего не знает Фердерух. Но может и знать — тут у него больше возможностей, чем у меня. И главное — если даже там не осталось ругов, помнящих, что они руги, всё равно иного спасения для наших ругов нет, и он попытается увести ругов туда. На землю предков… Как — я слышал не раз — время от времени в Палестину пытаются вернуться и вопреки всему заново её заселить изгнанные оттуда и разбросанные по всей Ойкумене евреи. Их вновь изгоняют, их убивают, а они вновь и вновь туда стремятся… Но как ему оторвать племя от нагретых гнёзд в Ругиланде, от римских данников в Норике, от меня — и памяти обо мне, наконец? Мы с ним давно ведём незримую схватку, и я уверен, что могу предсказать его действия. Сразу после моей смерти он попытается порвать связь ругов с нами, а для этого ударит по монастырю, не отступит перед его разграблением. Римляне тогда схватятся за оружие, он зальёт их вспышку кровью, наберёт рабов-ремесленников, оберёт остальных до нитки, а тогда ругам останется одно — уходить от ставших врагами римлян и от всех выгод и опасностей пребывания в Ругиланде. План умный и верный — для них, но он не учитывает, что я об этом сам уже не раз думал с тех пор, как началось возвышение Фердеруха в глазах ругов и выявилось его несогласие с Февой по вопросам будущего. Возможно, я ещё раньше Фердеруха додумался до такого плана, ибо мне приходится перебрать все возможные варианты, все повороты судеб народов, находящихся сейчас в поле моего зрения и даже тех неведомых, которые могут появиться позже. Я сам постарался протоптать для Фердеруха тропу, по которой он должен двинуться. И поэтому я уверен: он потерпит неудачу, а это равносильно гибели. Слишком много тайных ловушек для него расставлено мною в земле ругов. Вам нужно лишь сдержать возмущение римлян, не дать повода для нападения на всех норикцев. Пусть хватает всё в монастыре — кроме списков агентов и кроме реликвий святых, которые вы должны успеть спрятать любой ценой. Любой! Наверняка! Те, кому вверены документация монастыря и реликвии, не раз и не два проводили по моему тайному приказу учебные тревоги, подобно солдатам в гарнизонах. Как спасать, как самим уцелеть… Есть такие тайники, что не найти их Фердеруху и его дружинникам, а ваше дело — успеть передать хранителям всё, подлежащее сохранению. Сгори монастырь дотла — в этих тайниках всё уцелеет… Пусть Фева поймёт это как покушение на его власть — этим займутся мои люди из его окружения. Пусть Фредерик и все, кого через меня Господь оделил различными милостями, поймут это как кощунство, сумасшествие, как возможный повод к пролитию гнева Божьего на ругов и всю их землю. Только Фердерух и я, из пользующихся влиянием в Ругиланде, видим спасение для ругов в уходе на север. Но мне это не нужно — руги должны оберегать нас до последнего, пока в Норик не придёт Одоакр. Страшный выбор, но иного для нас нет. Самим, как союзникам, уйти с ними — перестать быть самими собой, какие мы сейчас. Не смогут люди — даже со мной не смогли бы… А Фердерух — зрячий среди слепых, и они его уничтожат, не поняв, что он хочет их спасти. Его любят, но не понимают, решат, что утратил разум, взбесился. А бешеных собак, как бы ни были они прежде верны и любимы, убивают…

Оставим Фердеруха… Вы помните, как безуспешно уговаривал я жителей Квинтаниса и Батависа покинуть свои города и уйти сюда — под защиту ругов. Они меня чтили — точь в точь как руги чтят Фердеруха — как полезную в хозяйстве скотину, как корову, доящуюся полезными чудесами, но уходить не хотели. Помнишь, Луцилл, наглеца-пресвитера в Батависе, оскорбившего меня в баптистерии [9]при свидетелях? Что с того, что я предсказал ему смерть, и при набеге Гунимунда наши люди из Бойотро с ним тайно разделались и подкинули труп в тот баптистерий? Всё равно никто не хотел покидать родину: «отбивались раньше, отобьёмся и теперь — с нами Бог и святой Северин…» А вот послушать этого святого — не хотели. Почти четверть века бился я над исполнением задуманного, и поистине только чудом успел: только-только стал Паулин епископом в Тибурнии, меньше года прошло с усмирения монахов в Бойотро, не так уж много времени прошло с укрепления моего влияния на Феву и Гизо… А в Лавриаке и Йовиако ещё не было у меня силы — там не выстояли келейки в борьбе за души пресвитеровской паствы против как пресвитеров, так и самой этой паствы, обитавшей в самом безопасном месте долины, и потому думавшей лишь о своём благополучии и спокойствии. Здесь меня призывали разве что для молений об урожае, а на исцеление везли своих больных ко мне в Фавианис. Сами? Или им было так присоветовано Констанцием и его людьми, чтобы эхо от исцелений быстрее гасло? Может, я и виноват, что не преуспел здесь, но и сейчас не уверен, что — повторись всё сейчас — я сумел бы сделать больше после неожиданной смерти Мамертина. Тогда нашлись в Фавианисе простаки, предложившие мне стать епископом в Фавианисе в противовес Констанцию в Лавриаке. Если бы я это предложение принял — ничего сверх затрат сил на грызню с лавриакским белым духовенством не было бы. С уже показавшим себя в голом виде белым духовенством… Отказался, ускорив составление монастырского устава. Нет, в Лавриаке я проиграл, в Йовиако не успел выиграть, а Норик заплатил за это кровью…

Одоакр, успевший за четыре года стать предводителем всех федератов Италии, убивает Ореста, свергает его сына, ликвидирует империю. Узнав это, я и радуюсь — ведь теперь у власти стоит обязанный мне человек, и огорчаюсь за римлян — это ведь конец Рима, ему уже не встать. Город Рим ещё может стать столицей какого-нибудь государства, но оно не будет римским. Римскому Миру конец, а вы знаете теперь, кто мои предки и что было делом их жизней из поколения в поколение. Голос крови звучит во мне и поныне, хотя я и не даю ему звучать слишком громко, так что мне в те дни было не очень весело… Но сверх того я опасался, что все стервятники мира — и варвары, и ромеи Византии — набросятся на труп павшей империи, прежде чем Одоакр сможет навести свой порядок и овладеть римским наследством, так что надежда моя окажется ложной. А к тому же Норик, оторванный от Востока, поневоле тяготел к Гесперии и теперь исчезла даже та призрачная защита, которая могла хоть отпугнуть варваров. И верно: в сентябре пала империя, а уже через месяц был тот набег Гунимунда на Батавис. Племя Гунимунда было так выбито готами, что по численности приблизилось к скамарской шайке. В подметённой готами Паннонии добычи для него не было, в подзащитные ругам норикские земли он соваться не смел, у соседей-герулов костей бы своих не собрал: в этом племени средний по качествам воин опасней бешеной собаки, таково их поведение даже внутри собственного народа, а уж соседям, тем же лангобардам, одарившим нас некогда скамарами, тоже не тихонями, от них так худо, что хуже некуда. Спасибо ругам, Фердеруху спасибо, что к нам герулов не допускают… Вот и рискнул Гунимунд, вокруг Ругиланда с севера всеми силами рванулся, и с тыла, через Бойотро, стен не имеющий, и через открытые ворота к мосту через Инн — ворвался в Батавис. Охрана его оттуда не ждала, враги всегда грозили Батавису с алеманнского запада. А жители, к счастью, были на жатве, вне города. Погибла лишь охрана, да того наглеца наши из Бойотро под шумок прикончили и в баптистерий подкинули. Но батависцы всё равно не хотели уходить, хотя я сразу туда кинулся — их уговаривать. Урожай-то уцелел, а что город был разграблен, так возместили бы потери — не было в долине Данубия людей дружнее и трудолюбивее, чем в Батависе. Но пример Гунимунда уже соблазнил герулов, и они пошли по его дороге, только теперь им не было смысла идти в Батавис, Их должен был притянуть нетронутый Иовиако. Я и сейчас, братья, горжусь работой моих людей: сидя на крайнем западе, в Батависе, я получил весть о герулах раньше, чем они добрались до Иовиако, и успел направить туда одного за другим двух гонцов. Прикиньте — герулы ведь спешили, им нужно было вернуться с добычей до того, как дожди и снег сделают непроходимыми горные тропы южной Богемии, ведущие в обход Ругиланда. Ни первый мой гонец — певчий Модерат, вы его знаете, ни второй мой посланец не добились успеха. Ни к обороне никто готовиться не стал, ни к бегству. То, что пресвитер Максимиан не стал по моему совету искать хоть собственного спасения, раз уж людей спасать не желает, было бы достойно человека, не желающего бросить свою паству в беде. Но он именно не поверил, а обязан ведь был, даже не веря мне, принять меры предосторожности. И это уже не вина, а преступление. Ведь в Йовиако было достаточно судов, чтобы хоть уплыть на них всем городом, если даже не оборонять его. Там прежде была база Данубийской флотилии, жители сроднились с рекой… Не поверили, а пришла беда — даже не пытались отбиваться — я видел пожарище, трупы, дико изувеченные, поистине по-герульски, видел повешенного на воротах церкви Максимиана, но нигде не видел следов боя. Они погибли после ухода Модерата менее чем через сутки…