Яков Цукерник - Житие святого Северина

Так лопнула цепь городов в долине Данубия, так Квинтанис и Батавис оказались отрезаны от нижнего Норика пепелищем. Но и тогда их жители не захотели даже говорить об оставлении городов, а ведь алеманны уже узнали о Гунимунде и герулах, об их успехе. И сменили тактику. Они выжгли и вытоптали поднявшуюся озимь на полях Рэции, обогнули оба города и по долинам Инна и Зальцаха ворвались во Внутренний Норик. Я успел предупредить Паулина, а тот поднял тревогу по всему диоцезу, и все жители до единого укрылись за стены. Ни одна крепость не пострадала — их и не собирались трогать, но урон сельскому населению был нанесён такой, что о помощи Квинтанису и Батавису хлебом и людьми нечего было и думать — десятинных фондов и епископских запасов хватило бы кое-как для римлян Внутреннего Норика до близкого урожая яровых, не на вывоз. А люди были обречены на восстановление разрушенных строений, иначе зимой им пришлось бы труднее трудного… Теперь населению верхних крепостей пришлось покидать их не по своей воле и не с должной подготовкой: алеманны нависли над ними всей своей силой, настигли в Батависе отступивших туда квинтанисцев и вынудили нас к бою.

Это было первое сражение, в котором мне пришлось командовать такой силой. В юношеских скитаниях был бойцом-одиночкой, потом в ряде схваток рядовым бойцом, пару раз возглавлял случайные отряды не более сотни человек. Тут же пришлось брать на себя всю ответственность за исход сражения. Но я был не один. Со мной были вы и все братья из монастырей и келеек прилегавшей части Норика, люди из десятинных фондов, все мои здешние тайные агенты, все, кто так или иначе признал меня своим вождём. Вместе взятые, мы оказались единственной организованной силой и составили скелет, распределивший и связавший мускулы обеих городских общин, и жилы, передающие приказы от мозга и кровь от сердца. А мозгом был я. Все эти годы я знал, что без крови и битв не обойдётся. И я следил за всеми вооружёнными столкновениями в радиусе сотен миль, расспрашивал очевидцев и участников. И вспоминал прочитанное о битвах былых веков.

Я следил за приёмами ведения боя у разных варварских племён. Вы тоже знаете, что готы таранят врага ударом копьеносных, закованных в железо и на бронированных же конях сидящих богатырей. На Болии они таким ударом стёрли в прах и в кровь своих противников. Руги полагаются на мечи и луки, франки на двулезвийные топоры-франциски, герулы бьются на манер ругов, но у них до сих пор немало бойцов-дикарей, не знающих строя и дисциплины, вламывающихся в строй с дубинами и топорами… Я предугадал, что алеманны в данном случае должны положиться на атаку конницы с последующим натиском более слабой у них пехоты…

Я следил и за каждым нашим уцелевшим гарнизоном, за судьбой покинувших казармы солдат. В Батависе гарнизон оказался самым стойким, дольше всех продержался. И жалованья уже давно не получали, а службу несли. Перед самым падением империи они послали ходоков в Италию за жалованьем, но те у самого города напоролись на алеманнов и были перебиты. Я тогда был в Батависе и лично напутствовал двоих из этих ходоков, советовал им, к кому в Италии обратиться, Одоакра между прочим назвал. Видимо, когда одному из тех двоих пришла пред смертью в голову мысль, что как же так, что Северин же о смерти не говорил, давал для жизни советы, он воззвал ко мне так яростно и гневно, что я почуял вдруг чей-то призыв, беду почуял, поднял тревогу, бросился к реке, а она уже трупы несла. Помнишь, Марциан, как два года назад ты с Ренатом чуть не угодил в руки тех же алеманнов на пути в Тибурнию? Гораздо дальше от меня было, но я услышал твой мысленный призыв… Но я отвлёкся — речь шла о солдатах из Батависа. Гарнизон хоть и распался после этого, но почти все солдаты остались в городе, занялись ремеслом и сельским трудом, а в случае набега врагов по старой памяти собирались в кулак. Были среди них несколько моих людей, светлая им память, все легли в той битве, они стягивали товарищей как магнит гвозди — я же сам таких отбирал все эти годы…

Вот вокруг них, опытных и умелых воинов, для битвы рождённых и дождавшихся своего часа — немногим так везёт в жизни, — собралось в те дни ополчение обоих городов. Я обещал всем ополченцам победу именем Бога, но корни нашей победы — земные. От необходимости покинуть навсегда свою родину люди пришли в такую ярость, что готовы были зубами грызть вражьи глотки. Их не только не пугала, но даже манила смерть рядом с родным кладбищем, где похоронены родичи на десятки поколений вглубь. Было ядро из опытных воинов, и был у всех — жителей приграничья, не раз отражавших набеги тех же алеманнов, видевших их кровь и отступление, — боевой опыт. Были за нашими спинами женщины и дети. Была организация — мы. Был единый вождь — я. И было в тот момент абсолютное доверие ко мне — и абсолютное поэтому повиновение. Как же нам было в этот день не победить?! Вспомните этот встречный бой, когда наша пехота, дождавшись моего сигнала, дотерпев, не сорвавшись до срока, несколькими самостоятельными колоннами устремилась бегом навстречу алеманнской коннице, сжав зубы, чтобы сила криком не изошла, чтобы всю силу для врага оставить. Уже этот бег с копьями наперевес и без потери строя (колонна для этого больше всего подходит, там задние не дадут переднему отстать, все слиты в одно громадное тело) заставил алеманнских коней остановиться, не слушая понукания хозяев — ведь коням в тот день не светила впереди добыча и власть над побеждёнными, а навстречу бежала смерть, это и конь поймёт, особенно боевой, выученный уму-разуму…

А потом потерявшая разбег и сбившаяся в кучу конница была опрокинута в начавшейся резне, в бегстве топтала свою пехоту, валилась в овраги, загоняемая туда; уносилась — кто уцелел — очертя голову, бросая пехоту на полное истребление. Для вас это было новое чудо святого Северина, когда алеманны до самого Лавриака не посмели на нас напасть, на отходивших после победы, а я знал, что не чудо это, что Гибульда напугали потери. Он понял, что рискует судьбой племени, ибо приближались заключившие с ним союз тюринги — а что если они соблазнятся внезапной слабостью союзников? И потому он не посмел ни одной стычки затеять, без боя проводил нас до самого Лавриака. Кто знает — не последний ли это был бой Римского Мира, его последних воинов, перед окончательным уходом в небытие? Что же, дошедшим до Фавианиса стыдиться нечего…

Но — не все дошли. Отметьте в памяти: мне верили беспрекословно лишь в миг смертельной опасности. Стоило нам разбить алеманнов — и часть беженцев откололась и решила остаться. И вы знаете, что уже через неделю с северного берега Данубия переправились тюринги и часть оставшихся перебили, часть увели в рабство. Последнее время к нам стали оттуда прорываться беглецы — те, кому нечего терять, кто может рискнуть головой. Но сотни, если не тысячи римлян остались под алеманнами и тюрингами и обречены погибнуть или раствориться среди них. Так будет и здесь, когда настанет время исхода. Боритесь против таких настроений до начала событий, и опасайтесь ослабления повиновения после удач, но в разгар событий не тратьте на отколовшихся лишних сил — оставьте их для верной паствы. Судьба же отколовшихся будет примером для других, для уцелевших, для повиновавшихся. Если вы знаете, что ваше дело — правое, для паствы полезное и необходимое — вы вправе решать судьбы сотен и даже тысяч неповинующихся бестрепетно и сурово. Ведь вам и в Италии надо сохранять власть над душами норикцев — иначе они попадут во власть куда худшим пастырям. Где бы они ни оказались, они должны сами, добровольно признавать вас своими руководителями, вождями, просить у вас совета в трудную минуту, следовать этому совету и получать помощь в подобных случаях, а это требует высокого доверия. Поэтому сами не принимайте жестоких мер, и других по мере сил от этого удерживайте, но если уж возникает такая необходимость — старайтесь делать это в тайне от всех. Отсюда — нужда в поистине верных исполнителях, не слепо, а сознательно выполняющих своё дело. Такие есть всегда — те, кто готов сам погибнуть для доброго дела, но и врага не пощадит. Лишь бы вы оправдали их надежды… Но не принуждение, а добрая воля должны укреплять единство людей, идущих вместе по краю пропасти. Пропасть же эта ныне и через Италию пролегла на неведомый мне срок вперёд. И принуждённые насилием могут не выдержать, сами погибнут и других погубят в решительный момент. Лучше без них…